Здесь, во Дворце Тадж-Махал, дюжине отелей этого города, то, что вы думаете о новой Индии, может зависеть от того, являетесь ли вы человеком, у которого мыло сжато на ваших руках, или человеком, сжимающим мыло.
В умывальной комнате каждого мужчины в Тадже есть Как вы подходите к раковине, он приветствует вас. Прежде чем нанести мыло, он нажимает на дозатор. Прежде чем ты успеешь достать полотенце, он размахивает им. Когда вы уходите, он снова приветствует вас и бормочет: “хорошо, сэр. О. К., сэр. Благодарю вас, сэр.”
Индия меняется так быстро, что начинает походить на какое-то другое место. Небоскребы растут. Город раздувается. Молодой парень, пьет, курит свободно. Но многие из тех, кто делает новую Индию новой, – от биржевых маклеров до убогих светских львиц, – несут ответственность за сохранение некоего Мрачного элемента Индийского склонности относиться к наемной как к движимому имуществу, насмехаться, унижать и снисходительно относиться к ним, вести себя так, как будто одни люди рождены для служения, а другие-для служения.
Здесь, во Дворце Тадж-Махал, дюжине отелей этого города, то, что вы думаете о новой Индии, может зависеть от того, являетесь ли вы человеком, у которого мыло сжато на ваших руках, или человеком, сжимающим мыло.
В умывальной комнате каждого мужчины в Тадже есть Как вы подходите к раковине, он приветствует вас. Прежде чем нанести мыло, он нажимает на дозатор. Прежде чем ты успеешь достать полотенце, он размахивает им. Когда вы уходите, он снова приветствует вас и бормочет: “хорошо, сэр. О. К., сэр. Благодарю вас, сэр.”
Индия меняется так быстро, что начинает походить на какое-то другое место. Небоскребы растут. Город раздувается. Молодой парень, пьет, курит свободно. Но многие из тех, кто делает новую Индию новой, – от биржевых маклеров до убогих светских львиц, – несут ответственность за сохранение некоего Мрачного элемента Индийского склонности относиться к наемной как к движимому имуществу, насмехаться, унижать и снисходительно относиться к ним, вести себя так, как будто одни люди рождены для служения, а другие-для служения.
Здесь, во Дворце Тадж-Махал, дюжине отелей этого города, то, что вы думаете о новой Индии, может зависеть от того, являетесь ли вы человеком, у которого мыло сжато на ваших руках, или человеком, сжимающим мыло.
В умывальной комнате каждого мужчины в Тадже есть Как вы подходите к раковине, он приветствует вас. Прежде чем нанести мыло, он нажимает на дозатор. Прежде чем ты успеешь достать полотенце, он размахивает им. Когда вы уходите, он снова приветствует вас и бормочет: “хорошо, сэр. О. К., сэр. Благодарю вас, сэр.”
Индия меняется так быстро, что начинает походить на какое-то другое место. Небоскребы растут. Город раздувается. Молодой парень, пьет, курит свободно. Но многие из тех, кто делает новую Индию новой, – от биржевых маклеров до убогих светских львиц, – несут ответственность за сохранение некоего Мрачного элемента Индийского склонности относиться к наемной как к движимому имуществу, насмехаться, унижать и снисходительно относиться к ним, вести себя так, как будто одни люди рождены для служения, а другие-для служения.
“Геральд Трибьюн”
Здесь, во Дворце Тадж-Махал, дюжине отелей этого города, то, что вы думаете о новой Индии, может зависеть от того, являетесь ли вы человеком, у которого мыло сжато на ваших руках, или человеком, сжимающим мыло.
В умывальной комнате каждого мужчины в Тадже есть Как вы подходите к раковине, он приветствует вас. Прежде чем нанести мыло, он нажимает на дозатор. Прежде чем ты успеешь достать полотенце, он размахивает им. Когда вы уходите, он снова приветствует вас и бормочет: “хорошо, сэр. О. К., сэр. Благодарю вас, сэр.”
Индия меняется так быстро, что начинает походить на какое-то другое место. Небоскребы растут. Город раздувается. Молодой парень, пьет, курит свободно. Но многие из тех, кто делает новую Индию новой, – от биржевых маклеров до убогих светских львиц, – несут ответственность за сохранение некоего Мрачного элемента Индийского склонности относиться к наемной как к движимому имуществу, насмехаться, унижать и снисходительно относиться к ним, вести себя так, как будто одни люди рождены для служения, а другие-для служения.
“Геральд Трибьюн”