Осенью 1932 года на строительство КМК в творческую командировку прибыл писатель и публицист Илья Эренбург. Он хотел своими глазами увидеть одну из самых масштабных советских строек, в которой было занято более 200 тысяч человек.
«В 1932 году, — вспоминал Эренбург, — в Кузнецке еще нельзя было сделать шага, чтобы не попасть в яму, но уже пылали первые домны, и в литературном объединении юноши спорили, кто писал лучше — Маяковский или Есенин». Один литературный вечер провёл для строителей металлургического гиганта и сам Эренбург. Газета «Большевистская сталь» так анонсировала это событие: «Сегодня, 4 октября, Совет содействия школы № 2 ФЗД (образцовой) устраивает в столовой ИТР № 27 (на Верхней колонии) ЛИТЕРАТУРНЫЙ ВЕЧЕР. Встреча писателя Ильи Эренбурга, вернувшегося из поездки по Западной Европе. В программе — читка автором своих произведений и ответы на вопросы аудитории… Начало ровно в 9 часов вечера»
В течение месяца писатель знакомился со стройкой и ее людьми. Встречался с начальником Кузнецкстроя, через 5 лет расстрелянным: «Старый большевик С. М. Франкфурт был одержимым, иначе не скажешь, он почти не спал, ел на ходу». Обходил цеха. Беседовал с рабочими. Был поражён находчивостью монтажников из бригады Шуплецова, ставивших тяжелые колонны мартеновского цеха без подъёмных кранов. «В Кузнецк привезли изумительные машины. А строили завод-гигант чуть ли не руками», - писал Эренбург в своих мемуарах. – «Были мощные экскаваторы, но я видел, как люди таскали землю на себе. Не хватало кранов, и один молодой рабочий сконструировал деревянный кран. Незадолго до моего приезда рухнули леса, и люди погибли. Их хоронили с воинскими почестями... На стройке не было театров, ни деревьев, ни улиц, но стройка числилась городом, и в этом городе были горком, бюро красных партизан, техникум овощеводства, литконсультант по поэзии, клуб нацменов и фотоателье».
По признанию Эренбурга, увиденное в Кузнецке вызвало у него ужас и восхищение. Сразу родилось название будущей книги - «День второй»: по аналогии с библейской легендой о сотворении мира. По-библейски эпично он и начал свой суровый роман.
"У людей были воля и отчаянье - они выдержали. Звери отступили. Лошади тяжело дышали, забираясь в прожорливую глину; они потели злым потом и падали. Десятник Скворцов привез сюда легавого кобеля. Кобель тщетно нюхал землю. По ночам кобель выл от голода и от тоски. Он садился возле барака и, томительно позевывая, начинал выть. Люди не просыпались: они спали сном праведника и камней. Кобель скоро сдох. Крысы попытались пристроиться, но и крысы не выдержали суровой жизни. Только насекомые не изменили человеку. Они шли с ним и в тайгу. Густыми ордами двигались вши, бодро неслись блохи, ползли деловитые клопы. Таракан, догадавшись, что не найти ему здесь иного прокорма, начал кусать человека. В бараке 28, как и в других бараках, люди выкидывали из тюфяков сено и забирались в полосатые мешки. Начёсанные бока горели. Но люди не звери: они умели жить молча. Днем они рыли землю или клали кирпичи. Ночью они спали".
"День и ночь рабочие строили бараки, но бараков не хватало. Семьи спали на одной койке. Люди чесались, обнимались и плодились в темноте. Они развешивали вокруг коек трухлявое зловонное тряпье, пытались оградить свои ночи от чужих глаз, и бараки казались одним громадным табором. Те, что не попадали в бараки, рыли землянки. Человек приходил на стройку, и тотчас же, как зверь, он начинал рыть нору. Он спешил - перед ним была лютая сибирская земля, и он знал, что против этой зимы бессильны и овчина, и вера. Земля покрылась волдырями: это были сотни землянок. У строителей были лихорадочные глаза от бессонных ночей. Они сдирали с рук лохмотья отмороженной кожи. Даже в июле землекопы нападали на промерзшую землю. Люди теряли голос, слух и силы».
Кстати, в 1952 году при подготовке романа для собрания сочинений от Эренбурга потребовали сделать куда больше исправлений: смягчали выражения, вымарывали еврейские фамилии. Это при том, что «День второй» в его исходном варианте давно уже читали по всему миру.
В 30-е годы в советской прессе «День второй» ещё долго ругали и хвалили. Дело доходило до смешного, когда одновременно в двух солидных газетах появлялись две рецензии на книгу - диаметрально противоположные по смыслу. Наиболее прозорливые критики пришли к выводу, что жёсткую хронику этого подвига однажды предстоит переосмыслить. И первым это сделал сам Илья Эренбург. В 60-е годы он написал о своём видении феномена Кузнецкстроя: «Рая, о котором тогда мечтали молодые, они не увидели, но десять лет спустя домны Кузнецка позволили Красной Армии Родину и мир от ярма расистских изуверов».
Осенью 1932 года на строительство КМК в творческую командировку прибыл писатель и публицист Илья Эренбург. Он хотел своими глазами увидеть одну из самых масштабных советских строек, в которой было занято более 200 тысяч человек.
«В 1932 году, — вспоминал Эренбург, — в Кузнецке еще нельзя было сделать шага, чтобы не попасть в яму, но уже пылали первые домны, и в литературном объединении юноши спорили, кто писал лучше — Маяковский или Есенин». Один литературный вечер провёл для строителей металлургического гиганта и сам Эренбург. Газета «Большевистская сталь» так анонсировала это событие: «Сегодня, 4 октября, Совет содействия школы № 2 ФЗД (образцовой) устраивает в столовой ИТР № 27 (на Верхней колонии) ЛИТЕРАТУРНЫЙ ВЕЧЕР. Встреча писателя Ильи Эренбурга, вернувшегося из поездки по Западной Европе. В программе — читка автором своих произведений и ответы на вопросы аудитории… Начало ровно в 9 часов вечера»
В течение месяца писатель знакомился со стройкой и ее людьми. Встречался с начальником Кузнецкстроя, через 5 лет расстрелянным: «Старый большевик С. М. Франкфурт был одержимым, иначе не скажешь, он почти не спал, ел на ходу». Обходил цеха. Беседовал с рабочими. Был поражён находчивостью монтажников из бригады Шуплецова, ставивших тяжелые колонны мартеновского цеха без подъёмных кранов. «В Кузнецк привезли изумительные машины. А строили завод-гигант чуть ли не руками», - писал Эренбург в своих мемуарах. – «Были мощные экскаваторы, но я видел, как люди таскали землю на себе. Не хватало кранов, и один молодой рабочий сконструировал деревянный кран. Незадолго до моего приезда рухнули леса, и люди погибли. Их хоронили с воинскими почестями... На стройке не было театров, ни деревьев, ни улиц, но стройка числилась городом, и в этом городе были горком, бюро красных партизан, техникум овощеводства, литконсультант по поэзии, клуб нацменов и фотоателье».
По признанию Эренбурга, увиденное в Кузнецке вызвало у него ужас и восхищение. Сразу родилось название будущей книги - «День второй»: по аналогии с библейской легендой о сотворении мира. По-библейски эпично он и начал свой суровый роман.
"У людей были воля и отчаянье - они выдержали. Звери отступили. Лошади тяжело дышали, забираясь в прожорливую глину; они потели злым потом и падали. Десятник Скворцов привез сюда легавого кобеля. Кобель тщетно нюхал землю. По ночам кобель выл от голода и от тоски. Он садился возле барака и, томительно позевывая, начинал выть. Люди не просыпались: они спали сном праведника и камней. Кобель скоро сдох. Крысы попытались пристроиться, но и крысы не выдержали суровой жизни. Только насекомые не изменили человеку. Они шли с ним и в тайгу. Густыми ордами двигались вши, бодро неслись блохи, ползли деловитые клопы. Таракан, догадавшись, что не найти ему здесь иного прокорма, начал кусать человека. В бараке 28, как и в других бараках, люди выкидывали из тюфяков сено и забирались в полосатые мешки. Начёсанные бока горели. Но люди не звери: они умели жить молча. Днем они рыли землю или клали кирпичи. Ночью они спали".
"День и ночь рабочие строили бараки, но бараков не хватало. Семьи спали на одной койке. Люди чесались, обнимались и плодились в темноте. Они развешивали вокруг коек трухлявое зловонное тряпье, пытались оградить свои ночи от чужих глаз, и бараки казались одним громадным табором. Те, что не попадали в бараки, рыли землянки. Человек приходил на стройку, и тотчас же, как зверь, он начинал рыть нору. Он спешил - перед ним была лютая сибирская земля, и он знал, что против этой зимы бессильны и овчина, и вера. Земля покрылась волдырями: это были сотни землянок. У строителей были лихорадочные глаза от бессонных ночей. Они сдирали с рук лохмотья отмороженной кожи. Даже в июле землекопы нападали на промерзшую землю. Люди теряли голос, слух и силы».
Кстати, в 1952 году при подготовке романа для собрания сочинений от Эренбурга потребовали сделать куда больше исправлений: смягчали выражения, вымарывали еврейские фамилии. Это при том, что «День второй» в его исходном варианте давно уже читали по всему миру.
В 30-е годы в советской прессе «День второй» ещё долго ругали и хвалили. Дело доходило до смешного, когда одновременно в двух солидных газетах появлялись две рецензии на книгу - диаметрально противоположные по смыслу. Наиболее прозорливые критики пришли к выводу, что жёсткую хронику этого подвига однажды предстоит переосмыслить. И первым это сделал сам Илья Эренбург. В 60-е годы он написал о своём видении феномена Кузнецкстроя: «Рая, о котором тогда мечтали молодые, они не увидели, но десять лет спустя домны Кузнецка позволили Красной Армии Родину и мир от ярма расистских изуверов».