Как-то в Хельсинки я заглянул в музей истории и некоторое время бродил по залам, отстраненно любуясь предметами старины, пока не увидел телефон. Почти такой же был у нас дома, с большим диском и большой грубой трубкой. Рядом с музейным телефоном стояла пишущая машинка «Ундервуд», такая же, как у моего отца, и еще старая и задрипанная детская коляска. Это оказался зал двадцатого века, а в нем вещи, с которыми я когда-то жил и которых больше нет вокруг. Только в музее истории.
Увы, для слов не существует музеев. Мы яростно спорим, хорошо это или плохо, что в русском языке появляется так много новых слов, и совершенно не обращаем внимания на то, что тем временем другие слова постепенно исчезают. Конечно, об исчезновении слов всем известно, и любой мало-мальски образованный человек засыплет меня примерами: смерд, чело, десница, засим, вечерять, токмо, паче… Но это все мертвые слова, которые мы никогда не используем в обычной речи, а в современных словарях, если они туда, конечно, попали, им сопутствует помета «устаревшее». В несуществующем музее слов их следовало бы поместить в какие-то первые залы. Гораздо интереснее посмотреть на слова, уходящие из языка в двадцатом и двадцать первом веках, попросту говоря, на наших глазах.
Легко сказать «посмотреть»! А как это сделать? Как понять, что слово действительно уходит? Проще всего обстоит дело со словами, называющими утраченные вещи или понятия. Вряд ли кто-то будет спорить с тем, что из языка ушли многие советизмы: от фельетонного несуна[20] до идеологических субботника или парторга. На смену многотиражкам пришли корпоративные издания, а партсобрания были вытеснены корпоративными вечеринками. Те, кто старше тридцати пяти (то есть в 85-м были уже взрослыми), конечно, помнят эти слова, те, кто моложе двадцати пяти, – вряд ли. Впрочем, некоторые из этих слов остаются в языке где-то на периферии – для обозначения «той жизни». В последнее время в переводных романах мне несколько раз при описании вещей в комнате попалось странное словосочетание – печатная машинка. Подозреваю, что переводчик либо слишком молод, либо слишком забывчив. Речь ведь идет о том, что по-русски называется пишущей машинкой и только так (см. выше сцену в музее). Печатная машина, конечно, тоже существует, но место ей в типографии.
Слова уходят не только вместе с вещами, но и сами по себе. Трудно поймать момент их ухода, еще труднее предсказать его. Тут мне не профессия лингвиста, потому что пока лингвисты не умеют фиксировать это довольно условное прощание слова с языком. Попробую опереться на свою интуицию, хотя и понимаю, как это субъективно. Назову несколько слов, которые, как мне кажется, еще используются, но только теми, кто постарше. А это значит, что они на пути к исчезновению.
Я давно уже не слышал от своих знакомых слова получка, а ведь раньше жизнь измерялась от получки до получки. Интересно, что вполне советское по происхождению слово зарплата чувствует себя превосходно. Повидимому, в получке было заложено что-то социально важное: процесс выдачи денег (как правило, два раза в месяц), очереди у кассы, раздача долгов – все то, что бесследно (хочется надеяться) исчезло из нашей жизни.
Не слышу я и таких слов, как посиделки и междусобойчик (в значении праздника для своих). По-моему, их нет в речи молодых людей. Может быть, их заменила тусовка? Мне почему-то посиделки милее, как-то камернее и домашнее, не сочтите за старческое брюзжание. Кстати, мы теперь и не чаёвничаем, хотя чай пить вроде не перестали.
Часто уход слова никакими теориями и социальными сдвигами не объяснишь. В начале этой главы я употребил слово задрипанный, но ведь так тоже сегодня не говорят. А задрипанных или, скажем, замурзанных вещей вокруг сколько угодно. Почему-то исчезло из употребления в качестве ответа на вопрос слово отнюдь, еще недавно популярное в узких кругах: Ну что, теперь ты довольна? – Отнюдь.
Особенно интересно обстоят дела с человеческими отношениями. О сокращении терминов родства я уже писал. Но вот слово приятельница, обозначающее дружеские отношения между взрослыми женщинами. То ли нынешние девушки, те самые двадцатипятилетние, еще просто не выросли (и у них все еще подруги), то ли с приятельницей придется попрощаться (в отличие от вроде бы похожего на нее приятеля). В общем, в нынешнюю унисекс-эпоху особым женским словам приходится туго. Незаметным стало слово земляк, видимо, в эпоху глобальных перемещений исходный пункт все меньше связывает людей. Уход слова не трагедия, но всегда потеря – потеря смысла и некоторого особого взгляда на мир.
Любой читатель может поспорить с моим списком и предложить свой собственный. У нас у каждого свой слух и свой языковой опыт. Хорошо было бы открыть пункт приема уходящих слов, потому что иначе, как всем миром, нам их не собрать. А потом создать музей, хотя, как я уже сказал, для слов не бывает музеев.
Если ВА⊥АD, то ∠А=90(по опр.перпендикуляра), и ∠В=90, так как ВА⊥ВС, так как ВС∫∫АD(по св-ву парал. прямых) ⇒ АВСD - прямоугольная трапеция( по опр.). Проведем высоту СМ. И рассмотрим получившийся четырехугольник ВАМС, это прямоугольник, так как ∠А=∠В=90, и ∠М=∠С=90(по опр. высоты) ⇒ВА=СМ=6, и ВС=АМ=6. Рассмотрим ΔСМD: СМ мы провели так, что она разделила ∠ВСD=135, на ∠МСВ=90 и ∠МСD=45. Если ∠МСD=45, а ∠СМD=90(по опр. высоты), то ∠СDM=45(по теореме о сумме ∠ в Δ) ⇒ ΔСМD - равнобедренный (по признаку) ⇒ СМ=MD=6(по опр. равноб. Δ) Найдем основание трапеции: АМ+МD 6+6=12
Как-то в Хельсинки я заглянул в музей истории и некоторое время бродил по залам, отстраненно любуясь предметами старины, пока не увидел телефон. Почти такой же был у нас дома, с большим диском и большой грубой трубкой. Рядом с музейным телефоном стояла пишущая машинка «Ундервуд», такая же, как у моего отца, и еще старая и задрипанная детская коляска. Это оказался зал двадцатого века, а в нем вещи, с которыми я когда-то жил и которых больше нет вокруг. Только в музее истории.
Увы, для слов не существует музеев. Мы яростно спорим, хорошо это или плохо, что в русском языке появляется так много новых слов, и совершенно не обращаем внимания на то, что тем временем другие слова постепенно исчезают. Конечно, об исчезновении слов всем известно, и любой мало-мальски образованный человек засыплет меня примерами: смерд, чело, десница, засим, вечерять, токмо, паче… Но это все мертвые слова, которые мы никогда не используем в обычной речи, а в современных словарях, если они туда, конечно, попали, им сопутствует помета «устаревшее». В несуществующем музее слов их следовало бы поместить в какие-то первые залы. Гораздо интереснее посмотреть на слова, уходящие из языка в двадцатом и двадцать первом веках, попросту говоря, на наших глазах.
Легко сказать «посмотреть»! А как это сделать? Как понять, что слово действительно уходит? Проще всего обстоит дело со словами, называющими утраченные вещи или понятия. Вряд ли кто-то будет спорить с тем, что из языка ушли многие советизмы: от фельетонного несуна[20] до идеологических субботника или парторга. На смену многотиражкам пришли корпоративные издания, а партсобрания были вытеснены корпоративными вечеринками. Те, кто старше тридцати пяти (то есть в 85-м были уже взрослыми), конечно, помнят эти слова, те, кто моложе двадцати пяти, – вряд ли. Впрочем, некоторые из этих слов остаются в языке где-то на периферии – для обозначения «той жизни». В последнее время в переводных романах мне несколько раз при описании вещей в комнате попалось странное словосочетание – печатная машинка. Подозреваю, что переводчик либо слишком молод, либо слишком забывчив. Речь ведь идет о том, что по-русски называется пишущей машинкой и только так (см. выше сцену в музее). Печатная машина, конечно, тоже существует, но место ей в типографии.
Слова уходят не только вместе с вещами, но и сами по себе. Трудно поймать момент их ухода, еще труднее предсказать его. Тут мне не профессия лингвиста, потому что пока лингвисты не умеют фиксировать это довольно условное прощание слова с языком. Попробую опереться на свою интуицию, хотя и понимаю, как это субъективно. Назову несколько слов, которые, как мне кажется, еще используются, но только теми, кто постарше. А это значит, что они на пути к исчезновению.
Я давно уже не слышал от своих знакомых слова получка, а ведь раньше жизнь измерялась от получки до получки. Интересно, что вполне советское по происхождению слово зарплата чувствует себя превосходно. Повидимому, в получке было заложено что-то социально важное: процесс выдачи денег (как правило, два раза в месяц), очереди у кассы, раздача долгов – все то, что бесследно (хочется надеяться) исчезло из нашей жизни.
Не слышу я и таких слов, как посиделки и междусобойчик (в значении праздника для своих). По-моему, их нет в речи молодых людей. Может быть, их заменила тусовка? Мне почему-то посиделки милее, как-то камернее и домашнее, не сочтите за старческое брюзжание. Кстати, мы теперь и не чаёвничаем, хотя чай пить вроде не перестали.
Часто уход слова никакими теориями и социальными сдвигами не объяснишь. В начале этой главы я употребил слово задрипанный, но ведь так тоже сегодня не говорят. А задрипанных или, скажем, замурзанных вещей вокруг сколько угодно. Почему-то исчезло из употребления в качестве ответа на вопрос слово отнюдь, еще недавно популярное в узких кругах: Ну что, теперь ты довольна? – Отнюдь.
Особенно интересно обстоят дела с человеческими отношениями. О сокращении терминов родства я уже писал. Но вот слово приятельница, обозначающее дружеские отношения между взрослыми женщинами. То ли нынешние девушки, те самые двадцатипятилетние, еще просто не выросли (и у них все еще подруги), то ли с приятельницей придется попрощаться (в отличие от вроде бы похожего на нее приятеля). В общем, в нынешнюю унисекс-эпоху особым женским словам приходится туго. Незаметным стало слово земляк, видимо, в эпоху глобальных перемещений исходный пункт все меньше связывает людей. Уход слова не трагедия, но всегда потеря – потеря смысла и некоторого особого взгляда на мир.
Любой читатель может поспорить с моим списком и предложить свой собственный. У нас у каждого свой слух и свой языковой опыт. Хорошо было бы открыть пункт приема уходящих слов, потому что иначе, как всем миром, нам их не собрать. А потом создать музей, хотя, как я уже сказал, для слов не бывает музеев.
Проведем высоту СМ. И рассмотрим получившийся четырехугольник ВАМС, это прямоугольник, так как ∠А=∠В=90, и ∠М=∠С=90(по опр. высоты) ⇒ВА=СМ=6, и ВС=АМ=6.
Рассмотрим ΔСМD: СМ мы провели так, что она разделила ∠ВСD=135, на ∠МСВ=90 и ∠МСD=45. Если ∠МСD=45, а ∠СМD=90(по опр. высоты), то ∠СDM=45(по теореме о сумме ∠ в Δ) ⇒ ΔСМD - равнобедренный (по признаку) ⇒ СМ=MD=6(по опр. равноб. Δ)
Найдем основание трапеции: АМ+МD
6+6=12
Найдем площадь:
S=
ответ:54