Свяще́нный отря́д из Фив (др.-греч. Ιερός Λόχος τών Θηβών) — отборный отряд числом в 300 граждан древнегреческого города Фивы, прославившийся доблестью в IV в. до н. э. д Отборные отряды из наиболее стойких воинов существовали практически всегда и восходят к дружинам древних вождей. В Греции количество воинов в таком отряде по традиции составляло около 300 человек. Широко известен «царский отряд» спартанцев, обессмертивший себя в битве при Фермопилах. В Македонии также была «царская агема» (эскадрон). Численность его точно неизвестна, но по косвенным оценкам составляла не менее 250 всадников. Священный отряд из Фив был самым известным из такого рода формирований, что может объясняться тем, что архаический институт, переосмысленный в соответствии с новыми требованиями, сыграл важнейшую роль в военной истории IV в. до н. э.
Эпоха и формирования В целом, не кажется особенно своеобразным и его формирования (из любовных пар, давших присягу верности над могилой Иолая, возницы и друга Геракла). Гомосексуальные связи были частью традиции аристократических мужских сообществ и институционализированы во многих дорийских и эолийских (но не ионийских!) государствах (Крит, Спарта). Афиней в «Пире мудрецов» (кн. 13) говорит:
«Так спартанцы осуществляют жертвоподношения богу Эросу перед воинами, выстроенными для боя, потому как полагают, что их и победа зависят от дружбы между мужчинами, стоящими в строю… И опять, так называемый Священный отряд в Фивах состоит из любовников и их избранников, проявляя таким образом величие бога Эроса в том, что бойцы отряда избрали погибель со славой перед невзрачной мизерной жизнью.
Мало кто подозревал, каким он был на самом деле. Идеалист в нем уживался с прагматиком, мечтающий о тихом счастье бюргер – с отчаянным честолюбцем. Генрих Шлиман, веривший в реальность своего Илиона так, как прихожане его отца веровали в "Отче наш", решил, наконец, увидеть город Приама – еще ребенком он дал себе слово когда-нибудь откопать Трою. 28 ноября 1841 года у берегов Голландии потерпел кораблекрушение бриг "Доротея", шедший в Венесуэлу с грузом рейнских вин. Глухая ночь, луна, с трудом пробивающаяся сквозь затянутое тучами небо, дождь со снегом, сильный шторм: волны долго бросали корабль, а потом одна из них сбила руль. Раздался треск, бриг дернулся, замер, и пассажиры высыпали на накренившуюся палубу – спуская на воду шлюпку, матросы старались изо всех сил.
Каютный юнга замешкался, – когда он выбрался наверх, волны уже захлестывали палубу, а шлюпки не было видно. Юнга кинулся за борт, вода подбросила его, как огромные качели, хлынула в рот и нос, залила глаза, он понял, что умирает, но за спиной раздался плеск весел, и перегнувшийся через борт матрос схватил парня за волосы. На голландский берег Генрих Шлиман сошел полуголым: на нем были лишь старое одеяло и рваные, насквозь промокшие кальсоны. Его спутники потеряли все, а у него и так ничего не было, кроме отправившихся на дно Балтийского моря штанов, плохонькой куртки да случайно полученного рекомендательного письма к владельцу венесуэльского торгового дома. Мать он потерял в детстве, женившийся на служанке отец присвоил его наследство. Родственники не желали иметь с ним дела, образования и профессии у него не было. Теперь, полуголый и иззябший, он очутился в Голландии – стоял шестиградусный мороз, милостыню в Амстердаме подавали плохо. Узкая, похожая на пенал комната – ни печки, ни стола, ни стула, лишь продавленная кровать да рукомойник с замерзшей водой. Шлиман снял ее на деньги, которые прислали объявившие сбор в пользу жертв кораблекрушения земляки. Вечером он поднимался к себе по скрипучей расшатанной лестнице, сбрасывал ботинки, бросался на постель и закрывал глаза – болели ноги, кололо в висках, перед глазами проплывало Звон колокола, крытый соломой пасторский дом в Анкерсхагене: мать склонилась над рукоделием, попыхивающий сигарой отец сидит в своем кабинете – перед ним лежит толстая книга в кожаном переплете. Это "Илиада", две недели назад герр Шлиман заплатил за нее сорок пять марок (семья фермера могла жить на эти деньги месяц) – после обеда он продекламирует сыну двести строк. Там, где родился и вырос Генрих Шлиман, никогда ничего не происходило. Все интересное случилось в на пригорке стоял замок, в котором когда-то жил рыцарь-разбойник Бранденкирл, заживо поджаривавший людей на огромной сковородке; у алтаря анкерсхагенской церкви лежала плита – по преданию, под ней покоилась заколдованная нога, в один прекрасный день проросшая из рыцарской могилы. У пруда стоял курган – говорили, что там был погребен вождь гуннов, проходивших через эти края тысячу лет назад.
Эпоха и формирования
В целом, не кажется особенно своеобразным и его формирования (из любовных пар, давших присягу верности над могилой Иолая, возницы и друга Геракла). Гомосексуальные связи были частью традиции аристократических мужских сообществ и институционализированы во многих дорийских и эолийских (но не ионийских!) государствах (Крит, Спарта). Афиней в «Пире мудрецов» (кн. 13) говорит:
«Так спартанцы осуществляют жертвоподношения богу Эросу перед воинами, выстроенными для боя, потому как полагают, что их и победа зависят от дружбы между мужчинами, стоящими в строю… И опять, так называемый Священный отряд в Фивах состоит из любовников и их избранников, проявляя таким образом величие бога Эроса в том, что бойцы отряда избрали погибель со славой перед невзрачной мизерной жизнью.
Каютный юнга замешкался, – когда он выбрался наверх, волны уже захлестывали палубу, а шлюпки не было видно. Юнга кинулся за борт, вода подбросила его, как огромные качели, хлынула в рот и нос, залила глаза, он понял, что умирает, но за спиной раздался плеск весел, и перегнувшийся через борт матрос схватил парня за волосы. На голландский берег Генрих Шлиман сошел полуголым: на нем были лишь старое одеяло и рваные, насквозь промокшие кальсоны. Его спутники потеряли все, а у него и так ничего не было, кроме отправившихся на дно Балтийского моря штанов, плохонькой куртки да случайно полученного рекомендательного письма к владельцу венесуэльского торгового дома. Мать он потерял в детстве, женившийся на служанке отец присвоил его наследство. Родственники не желали иметь с ним дела, образования и профессии у него не было. Теперь, полуголый и иззябший, он очутился в Голландии – стоял шестиградусный мороз, милостыню в Амстердаме подавали плохо. Узкая, похожая на пенал комната – ни печки, ни стола, ни стула, лишь продавленная кровать да рукомойник с замерзшей водой. Шлиман снял ее на деньги, которые прислали объявившие сбор в пользу жертв кораблекрушения земляки. Вечером он поднимался к себе по скрипучей расшатанной лестнице, сбрасывал ботинки, бросался на постель и закрывал глаза – болели ноги, кололо в висках, перед глазами проплывало Звон колокола, крытый соломой пасторский дом в Анкерсхагене: мать склонилась над рукоделием, попыхивающий сигарой отец сидит в своем кабинете – перед ним лежит толстая книга в кожаном переплете. Это "Илиада", две недели назад герр Шлиман заплатил за нее сорок пять марок (семья фермера могла жить на эти деньги месяц) – после обеда он продекламирует сыну двести строк. Там, где родился и вырос Генрих Шлиман, никогда ничего не происходило. Все интересное случилось в на пригорке стоял замок, в котором когда-то жил рыцарь-разбойник Бранденкирл, заживо поджаривавший людей на огромной сковородке; у алтаря анкерсхагенской церкви лежала плита – по преданию, под ней покоилась заколдованная нога, в один прекрасный день проросшая из рыцарской могилы. У пруда стоял курган – говорили, что там был погребен вождь гуннов, проходивших через эти края тысячу лет назад.