Вопрос-то элементарный! Ремесленник в отличие от рабочего делал всё сам. Разделения труда не было. Все основные работы выполнял мастер. Правда, иногда у него были ученики, которые впоследствии могли стать подмастерьями мастера. Подмастерье, в свою очередь, мог вырасти и до мастера. Мастера объединялись в цеха - союзы ремесленников одной профессии. Таким образом они пытались ограничить конкуренцию. Так, нельзя было заниматься каким-либо мастерством, не входя в соответствующий цех. Цеха регламентировали всю хозяйственную деятельность своих членов. Они устанавливали рабочие и нерабочие дни, определяли цены, запрещали переманивать учеников и подмастерий и т. д. Так они защищали своих членов от наиболее деловых и предприимчивых ремесленников. Что касается второго вопроса о правилах, то в уставе или правилах цеха, обязательных для всех членов, их труд был подчинён строгим ограничениям: в какие дни и в какое время дня можно или нельзя работать, сколько нанимать, а также какой должна быть готовая продукция. Скажем, кусок сукна должен быть строго определённой длины, ширины и качества. Нельзя было рекламировать свою продукцию, продавать её дороже установленной цехом цены, переманивать у других мастеров учеников или заказчиков. Старшины, возглавлявшие цех, придирчиво следили и за качеством продукции, и за соблюдением устава. Нарушителя могли выставить к позорному столбу, оштрафовать, даже исключить из цеха. Благодаря уставу цеха все его члены оказывались в одинаковом положении. Ни один из них, даже самый энергичный и талантливый, не мог разбогатеть за счёт других. Цех регулировал не только труд, но и другие стороны жизни его членов. Члены цеха приобретали большое помещение, где обсуждали свои дела, пировали по случаю праздника или приёма в цех нового члена (кстати, слово "цех" первоначально означало "пирушка"). Нередко цехи участвовали в управлении городом. Цех имел герб и знамя, отвечал за оборону участка городской стены. Цех собирал членские взносы на общие нужды. Из этих средств получали семьи тяжело заболевших или умерших членов цеха. В средних размеров городе могло быть около дюжины цехов, в большом - несколько десятков или даже сотен. Известны, однако, города и целые страны, где цехов не было вообще. В этом случае от конкуренции чужаков ремесленников защищал городской совет. Желающий стать членом цеха должен был показать своё мастерство, изготовив образцовое изделие. Во Франции такое изделие называли шедевром. Если шедевр заслужил одобрение придирчивых членов цеха, если кандидат был сыном уважаемых родителей и о нём самом не было известно ничего дурного, то лишь один шаг отделял его от звания полноправного мастера: он должен был устроить за свой счёт пирушку для всех членов цеха. Позже, стремясь ещё более ограничить конкуренцию, многие цехи затрудняли доступ в них новым членам. Теперь цех был открыт только для сыновей или зятьёв мастеров, а перед остальными воздвигались непреодолимые преграды. В результате подмастерья лишались возможности стать мастерами. Их иногда называли вечными подмастерьями. Чтобы отстаивать свои права, подмастерья объединялись в союзы - братства. Они добивались от мастеров улучшения условий труда и повышения оплаты. С течением времени цехи стали тормозить развитие ремесла. Были случаи, когда старшины уничтожали важные изобретения и преследовали изобретателей.
Человек и Власть (пракультурная основа). История и современность знают немало случаев, когда какая-либо власть, в том числе власть государства, зиждится исключительно на вооруженном насилии и страхе перед насилием. Эти случаи, вероятно, представляют интерес для политологии, но для культурологии любопытнее ситуации, когда, в удержании власти, насилие не играет первостепенной роли. На чем же, в этих ситуациях, держится государственная власть? На наш взгляд, тут мы имеем дело с двумя пракультурными стремлениями — с глубоко сидящими в человеке желанием отождествления, «расширения» самости и с желанием превосходства. Чтобы человек отождествлял себя с государством, существуют разные мотивы и В западных странах этому реальные выборы — от полицейского начальника до главы исполнительной власти и высших законодательных институтов, а также воспитание в духе исторически сложившихся национальных ценностей. Видимо, большое значение имеет обеспечение государством прав и свобод граждан. В СССР отождествление с государством происходило, во-первых, благодаря ритуализованному участию «представителей народа» в принятии важных решений (система советов), а также благодаря организуемым сверху по разным поводам многочисленным собраниям. Во-вторых, постоянно внушалось, что советское государство отражает интересы подавляющего большинства населения, опекает его, что это «государство рабочих и крестьян» (в первые десятилетия). Однако реального отождествления с государством вряд ли бы удалось достигнуть, — а большинство населения и в самом деле, как нам думается, не отделяло себя от государства, — не удалось бы достигнуть, если бы люди не стремились к превосходству, — над другими людьми, над природой, в умении и знаниях, в физической силе, над другими народами, социальными слоями и т. д. Удовлетворение чувства превосходства западному человеку по большей части дается завоеванием первенства в той или иной деятельности (учебе, работе, карьере, богатстве, таланте и т. п.), но истинно «советский человек» наивысшим достижением считал приобщение к государственно-партийной власти: одни добивались такого приобщения прямым путем — занимая соответствующие должности или путем официального признания их заслуг и успехов, другие имели возможность приобщиться, попросту уверовав в свою связь с государством через любовь к его вождям, преданность ему через согласие с его официальной идеологией, его политикой и делами, даже через выборы (опускание нетронутого бюллетеня в урну чем-то сродни жертвоприношению, которое когда-то сопровождало вхождение в сообщество). Человек, отождествлявший себя с государством, полагал, что в самом деле достиг превеликого превосходства, так как наивысшая сила и мудрость, вековечная жизнь виделась ему именно в государстве: своей приверженностью государству, мифокультурным слиянием с ним он обретал не только ту самую властную силу и мудрость, но и что-то вроде бессмертия. Перефразируя Маяковского: сильнее и чище нельзя причаститься великому чувству по имени власть. Впрочем, всякое верование далеко не всегда прочно, увы, подвержено сомнениям, взлетам и падениям. И в последние десятилетия советской эпохи верования «советского человека» в родственную связь с государством, как и вера в его добродетели, преимущества над «капиталистическим миром» все более слабели. Итак, отождествляясь с государством, человек реализует не только естественную для него установку на «расширение» самости, но, главное, благодаря такому отождествлению человек осознает себя на некой высоте, присваивая прерогативы власти, пусть даже иллюзорно. Когда во главе государства стоит харизматическая персона, вождь, притяжение государства еще сильнее привлекает людей раствориться в нем. Об отождествлении с вождем уже немало сказано социальными психологами, этот феномен, в частности, исследовал З. Фрейд. Отождествление с вождем, не лишенным для кого-то обаяния, происходит неизмеримо быстрее и проще, нежели отождествление с государственными структурами, — что очевидно. В результате обожающий вождя самый заурядный индивид видит в себе какое-то его отображение, и приобщается государству в еще большей степени. Впрочем, тут нужно учитывать, что приобретенное рядовым индивидом чувство превосходства нисколько не противоречит его покорности, повелениям того же вождя и олицетворяемого им государства: слуга классического типа отождествляет себя с господином, но не полностью, а ощущая себя его дополнением, и потому готов беспрекословно повиноваться, как, скажем, подчиняется человеку его рука или нога. Вообще, чем меньше реальных возможностей самореализации, тем сильнее у людей желание припасть к стопам власти. Аналочные, но более сложные, механизмы, по-видимому, действуют и в религиозной сфере.
Ремесленник в отличие от рабочего делал всё сам. Разделения труда не было. Все основные работы выполнял мастер. Правда, иногда у него были ученики, которые впоследствии могли стать подмастерьями мастера. Подмастерье, в свою очередь, мог вырасти и до мастера. Мастера объединялись в цеха - союзы ремесленников одной профессии. Таким образом они пытались ограничить конкуренцию. Так, нельзя было заниматься каким-либо мастерством, не входя в соответствующий цех. Цеха регламентировали всю хозяйственную деятельность своих членов. Они устанавливали рабочие и нерабочие дни, определяли цены, запрещали переманивать учеников и подмастерий и т. д. Так они защищали своих членов от наиболее деловых и предприимчивых ремесленников.
Что касается второго вопроса о правилах, то в уставе или правилах цеха, обязательных для всех членов, их труд был подчинён строгим ограничениям: в какие дни и в какое время дня можно или нельзя работать, сколько нанимать, а также какой должна быть готовая продукция. Скажем, кусок сукна должен быть строго определённой длины, ширины и качества. Нельзя было рекламировать свою продукцию, продавать её дороже установленной цехом цены, переманивать у других мастеров учеников или заказчиков. Старшины, возглавлявшие цех, придирчиво следили и за качеством продукции, и за соблюдением устава. Нарушителя могли выставить к позорному столбу, оштрафовать, даже исключить из цеха. Благодаря уставу цеха все его члены оказывались в одинаковом положении. Ни один из них, даже самый энергичный и талантливый, не мог разбогатеть за счёт других.
Цех регулировал не только труд, но и другие стороны жизни его членов. Члены цеха приобретали большое помещение, где обсуждали свои дела, пировали по случаю праздника или приёма в цех нового члена (кстати, слово "цех" первоначально означало "пирушка"). Нередко цехи участвовали в управлении городом. Цех имел герб и знамя, отвечал за оборону участка городской стены. Цех собирал членские взносы на общие нужды. Из этих средств получали семьи тяжело заболевших или умерших членов цеха.
В средних размеров городе могло быть около дюжины цехов, в большом - несколько десятков или даже сотен. Известны, однако, города и целые страны, где цехов не было вообще. В этом случае от конкуренции чужаков ремесленников защищал городской совет.
Желающий стать членом цеха должен был показать своё мастерство, изготовив образцовое изделие. Во Франции такое изделие называли шедевром. Если шедевр заслужил одобрение придирчивых членов цеха, если кандидат был сыном уважаемых родителей и о нём самом не было известно ничего дурного, то лишь один шаг отделял его от звания полноправного мастера: он должен был устроить за свой счёт пирушку для всех членов цеха.
Позже, стремясь ещё более ограничить конкуренцию, многие цехи затрудняли доступ в них новым членам. Теперь цех был открыт только для сыновей или зятьёв мастеров, а перед остальными воздвигались непреодолимые преграды. В результате подмастерья лишались возможности стать мастерами. Их иногда называли вечными подмастерьями. Чтобы отстаивать свои права, подмастерья объединялись в союзы - братства. Они добивались от мастеров улучшения условий труда и повышения оплаты.
С течением времени цехи стали тормозить развитие ремесла. Были случаи, когда старшины уничтожали важные изобретения и преследовали изобретателей.
На наш взгляд, тут мы имеем дело с двумя пракультурными стремлениями — с глубоко сидящими в человеке желанием отождествления, «расширения» самости и с желанием превосходства. Чтобы человек отождествлял себя с государством, существуют разные мотивы и В западных странах этому реальные выборы — от полицейского начальника до главы исполнительной власти и высших законодательных институтов, а также воспитание в духе исторически сложившихся национальных ценностей. Видимо, большое значение имеет обеспечение государством прав и свобод граждан. В СССР отождествление с государством происходило, во-первых, благодаря ритуализованному участию «представителей народа» в принятии важных решений (система советов), а также благодаря организуемым сверху по разным поводам многочисленным собраниям. Во-вторых, постоянно внушалось, что советское государство отражает интересы подавляющего большинства населения, опекает его, что это «государство рабочих и крестьян» (в первые десятилетия).
Однако реального отождествления с государством вряд ли бы удалось достигнуть, — а большинство населения и в самом деле, как нам думается, не отделяло себя от государства, — не удалось бы достигнуть, если бы люди не стремились к превосходству, — над другими людьми, над природой, в умении и знаниях, в физической силе, над другими народами, социальными слоями и т. д. Удовлетворение чувства превосходства западному человеку по большей части дается завоеванием первенства в той или иной деятельности (учебе, работе, карьере, богатстве, таланте и т. п.), но истинно «советский человек» наивысшим достижением считал приобщение к государственно-партийной власти: одни добивались такого приобщения прямым путем — занимая соответствующие должности или путем официального признания их заслуг и успехов, другие имели возможность приобщиться, попросту уверовав в свою связь с государством через любовь к его вождям, преданность ему через согласие с его официальной идеологией, его политикой и делами, даже через выборы (опускание нетронутого бюллетеня в урну чем-то сродни жертвоприношению, которое когда-то сопровождало вхождение в сообщество). Человек, отождествлявший себя с государством, полагал, что в самом деле достиг превеликого превосходства, так как наивысшая сила и мудрость, вековечная жизнь виделась ему именно в государстве: своей приверженностью государству, мифокультурным слиянием с ним он обретал не только ту самую властную силу и мудрость, но и что-то вроде бессмертия. Перефразируя Маяковского: сильнее и чище нельзя причаститься великому чувству по имени власть. Впрочем, всякое верование далеко не всегда прочно, увы, подвержено сомнениям, взлетам и падениям. И в последние десятилетия советской эпохи верования «советского человека» в родственную связь с государством, как и вера в его добродетели, преимущества над «капиталистическим миром» все более слабели.
Итак, отождествляясь с государством, человек реализует не только естественную для него установку на «расширение» самости, но, главное, благодаря такому отождествлению человек осознает себя на некой высоте, присваивая прерогативы власти, пусть даже иллюзорно. Когда во главе государства стоит харизматическая персона, вождь, притяжение государства еще сильнее привлекает людей раствориться в нем. Об отождествлении с вождем уже немало сказано социальными психологами, этот феномен, в частности, исследовал З. Фрейд. Отождествление с вождем, не лишенным для кого-то обаяния, происходит неизмеримо быстрее и проще, нежели отождествление с государственными структурами, — что очевидно. В результате обожающий вождя самый заурядный индивид видит в себе какое-то его отображение, и приобщается государству в еще большей степени. Впрочем, тут нужно учитывать, что приобретенное рядовым индивидом чувство превосходства нисколько не противоречит его покорности, повелениям того же вождя и олицетворяемого им государства: слуга классического типа отождествляет себя с господином, но не полностью, а ощущая себя его дополнением, и потому готов беспрекословно повиноваться, как, скажем, подчиняется человеку его рука или нога.
Вообще, чем меньше реальных возможностей самореализации, тем сильнее у людей желание припасть к стопам власти. Аналочные, но более сложные, механизмы, по-видимому, действуют и в религиозной сфере.