1861 году российский император Александр II отменил крепостное право, получив полуофициальный титул «Освободитель». А через двадцать лет после этого он был убит.
Объяснение:
Публичное политическое убийство родилось вместе с публичной политикой еще в Античности. Другое дело, что и в древности, и в Новое время, которое воскресило идею тираноборчества, эти убийства, как правило, подавались как акт возмездия конкретному человеку за вполне конкретные деяния: попрание традиций, жестокость, предательство. Целью уничтожения тирана в этом случае считалось восстановление поколебленного им миропорядка. Александр II, напротив, пострадал не за свои деяния, реальные или воображаемые, не как разрушитель порядка, а как его символ и олицетворение. Этим народовольческий террор принципиально отличался от традиционных политических убийств. Жертвами народовольцев были реальные люди, но мишенями они становились не как люди, а как представители ненавистной революционерам власти. Это был первый шаг к той деперсонализации политического насилия, которая в XX–XXI веках была доведена до логического завершения в разных странах и под различным идеологическим прикрытием. Конечно, до идеи тотального анонимного разрушения народовольцы не дошли, в них было еще «слишком много человеческого». Поэтому они, например, пытались представить акты террора как своеобразную самозащиту, ответ на правительственный террор. В русском обществе этот аргумент поначалу имел определенный успех, тем более что он хорошо сочетался с реальной историей антиправительственного движения.
Объяснение:
Публичное политическое убийство родилось вместе с публичной политикой еще в Античности. Другое дело, что и в древности, и в Новое время, которое воскресило идею тираноборчества, эти убийства, как правило, подавались как акт возмездия конкретному человеку за вполне конкретные деяния: попрание традиций, жестокость, предательство. Целью уничтожения тирана в этом случае считалось восстановление поколебленного им миропорядка. Александр II, напротив, пострадал не за свои деяния, реальные или воображаемые, не как разрушитель порядка, а как его символ и олицетворение. Этим народовольческий террор принципиально отличался от традиционных политических убийств. Жертвами народовольцев были реальные люди, но мишенями они становились не как люди, а как представители ненавистной революционерам власти. Это был первый шаг к той деперсонализации политического насилия, которая в XX–XXI веках была доведена до логического завершения в разных странах и под различным идеологическим прикрытием. Конечно, до идеи тотального анонимного разрушения народовольцы не дошли, в них было еще «слишком много человеческого». Поэтому они, например, пытались представить акты террора как своеобразную самозащиту, ответ на правительственный террор. В русском обществе этот аргумент поначалу имел определенный успех, тем более что он хорошо сочетался с реальной историей антиправительственного движения.