Правление Павла Петровича длилось всего пять лет, но за этот небольшой срок наметились весьма серьезные изменения во внешней и внутренней политике России, в аппарате управления, в социальной сфере. Причины весьма противоречивых и незавершенных преобразований 1796—1801 гг. порой сводят к стремлению императора всё делать наперекор матери, но вряд ли так можно объяснить реформирование армии, отмену привилегий дворян и горожан, установление нового порядка престолонаследия, неоднозначные перемены во внешнеполитических ориентациях и т.д. Царствование Павла, на первый взгляд, выбивалось из общего течения русской истории XVIII столетия; обозначился разрыв с предшествующей традицией — разрыв, во многом объяснимый новыми условиями, новыми вызовами времени, и внешними, и внутренними. Существует, однако, вполне очевидная преемственная связь между деятельностью Павла и Петра Великого. Многие историки — вслед за Ключевским — говорят и о другой линии преемственности, протянутой из павловского времени в XIX столетие.Очень многие подданные Павла Петровича недолюбливали своего монарха, чьи непредсказуемые или непривычные действия раздражали, смущали, таили в себе угрозу устоявшемуся порядку, а значит, и личному благополучию. Конечно, были и люди, обласканные Павлом, и возвращенные из опалы; были чиновники, бескорыстно радевшие о пользе отечества и верившие, что новый император сумеет добиться преуспеяния России и утвердить ее достойное место в раздираемой противоречиями и войнами Европе. Однако большинство представителей образованных классов предпочитали жить по старинке и, полагая, что от добра добра не ищут, воспринимали нарочитый отказ от традиций екатерининского правления как опасный эксперимент. Опасность персонифицировалась в императоре, и именно этим можно объяснить, что смерть Павла, по многочисленным свидетельствам, почти ни у кого не вызвала сожаления. Мало кто тогда сумел понять, что за гротескными проявлениями царственного самодурства и шокирующими антиекатерининскими декларациями скрывалось стремление — может быть, не вполне осознанное, интуитивное — по-новому управлять страной, столкнувшейся с ранее неизвестными проблемами.Сочетание идеализма и реалистического взгляда на вещи, импульсивности и умения заботиться о государственных интересах России проявилось и во внешней политике Павла Первого. Первоначально император ратовал за невмешательство в дела революционной Франции. Но в победах войск Директории Павел увидел угрозу своему идеалу сослужения монарха и подданных во имя установления твердого и справедливого порядка. Царь решил, что вмешательство России в европейские дела предотвратить эту угрозу, и наша страна активно поддержала антифранцузскую коалицию. В 1799 г. русско-австрийская армия под командованием Суворова весьма успешно действовала в Италии (победы на реках Адде и Требии, при Новии); в то же время были освобождены Ионические острова. Однако извлечь выгоду из успешной кампании смогли лишь союзники России. Героический переход Суворова через Альпы оказался практически бессмысленным. Результаты кампаний 1798—1799 гг. разочаровали Павла. Желание Англии воевать на континенте силами других держав, равно как и захват британцами Мальты (российский император возглавлял рыцарский орден, главная резиденция которого находилась на этом острове), привели к разрыву с Англией. Здесь романтические представления о справедливой политике вновь соединились с заботами об интересах своей страны. Неожиданно для многих Россия пошла на сближение с Францией, чему перемены в этой стране. Павел весьма прозорливо увидел в установлении власти первого консула признак отказа от антимонархической тенденции Французской революции и счел возможным заключить союз с недавним врагом.Итак, Павел был заинтересован не только в укреплении своей личной власти, но и в усилении всей державы. Для него было совершенно неприемлемо реформирование государства екатерининскими методами. Император воспринимал либерализм матери как нечто опасное. Естественно, Павел не хотел повторения пугачевщины, а именно политику Екатерины он считал причиной и предпосылкой разрушительного восстания. Реформы Павла проводились скорее по тем же методам, согласно которым действовал в свое время Петр Великий. Самодержавная крепкая власть являлась инструментом реформирования. Значит, чтобы подготовить базу для преобразований, было необходимо власть укрепить. Екатерина правила Российской империей в течении 34 лет. Она неизменно опиралась на дворян, жертвуя ради этой опоры многими своими излюбленными политическими идеями. Павел не хотел идти таким путем, не хотел поступаться представлениями о том, как должна выглядеть страна. Для достижения своих целей он должен был дворян обесправить.
Пределы Римской империи при Августе. В эпоху империи Рим уже мало расширял свои пределы1. Границами римских владений при первом императоре Августе и его ближайшем преемнике сделались в Европе Рейн и Дунай, в Азии — верхнее течение Евфрата, и за этими пределами Рим уже не делал сколько-нибудь прочных завоеваний. Август предпринял было завоевание Германии, и его пасынок (сын третьей жены Августа) Друз в 12—9 гт. до Р.Х. подчинил империю германцев между Рейном и Эльбою, так что здесь возникла новая провинция Германия, но, когда Друз умер, его преемник по управлению Германией, Публий Квинтилий Вар, своими притеснениями вызвал восстание германцев под предводительством херуска Арминия (Германа), раньше служившего в римских легионах и изучившего военное искусство римлян. В 9 г. по Р.Х. Вар был разбит Арминием в Тевтобургском лесу, и Германия освободилась от римского владычества, хотя потом другой пасынок Августа Тиберий и сын Друза Германик и отомстили германцам за это поражение римских легионов. После этого все внимание римского правительства в его отношении к германцам стало сосредоточиваться на укреплении рейнской границы и на поддержании раздоров между германскими племенами. Между прочим на левом берегу Рейна римляне мало-помалу построили ряд крепостей, из которых наиболее замечательны Колония Агриппина (теперь Кельн) и Могун-циак (теперь Майнц). При Августе же были закреплены за империей разные области на юг от Дуная, который тоже стал теперь границею империи и был равным образом защищен со стороны германцев такими крепостями, как Аугуста винделиков (Аугсбург к ю. от Дуная) и Виндобона (теперь Вена). На востоке Август старался уладить пограничные споры с парфянами мирным путем, но определенной и прочной границы здесь империя не имела. Для защиты государства от вторжения северных и восточных варваров на границах стояла всегда армия в 250 т. человек, и вся дальнейшая внешняя политика Рима должна была считаться главным образом именно с этими варварами, т.е. с германцами и парфянами. 314.
Правление Павла Петровича длилось всего пять лет, но за этот небольшой срок наметились весьма серьезные изменения во внешней и внутренней политике России, в аппарате управления, в социальной сфере. Причины весьма противоречивых и незавершенных преобразований 1796—1801 гг. порой сводят к стремлению императора всё делать наперекор матери, но вряд ли так можно объяснить реформирование армии, отмену привилегий дворян и горожан, установление нового порядка престолонаследия, неоднозначные перемены во внешнеполитических ориентациях и т.д.
Царствование Павла, на первый взгляд, выбивалось из общего течения русской истории XVIII столетия; обозначился разрыв с предшествующей традицией — разрыв, во многом объяснимый новыми условиями, новыми вызовами времени, и внешними, и внутренними. Существует, однако, вполне очевидная преемственная связь между деятельностью Павла и Петра Великого. Многие историки — вслед за Ключевским — говорят и о другой линии преемственности, протянутой из павловского времени в XIX столетие.Очень многие подданные Павла Петровича недолюбливали своего монарха, чьи непредсказуемые или непривычные действия раздражали, смущали, таили в себе угрозу устоявшемуся порядку, а значит, и личному благополучию. Конечно, были и люди, обласканные Павлом, и возвращенные из опалы; были чиновники, бескорыстно радевшие о пользе отечества и верившие, что новый император сумеет добиться преуспеяния России и утвердить ее достойное место в раздираемой противоречиями и войнами Европе. Однако большинство представителей образованных классов предпочитали жить по старинке и, полагая, что от добра добра не ищут, воспринимали нарочитый отказ от традиций екатерининского правления как опасный эксперимент. Опасность персонифицировалась в императоре, и именно этим можно объяснить, что смерть Павла, по многочисленным свидетельствам, почти ни у кого не вызвала сожаления. Мало кто тогда сумел понять, что за гротескными проявлениями царственного самодурства и шокирующими антиекатерининскими декларациями скрывалось стремление — может быть, не вполне осознанное, интуитивное — по-новому управлять страной, столкнувшейся с ранее неизвестными проблемами.Сочетание идеализма и реалистического взгляда на вещи, импульсивности и умения заботиться о государственных интересах России проявилось и во внешней политике Павла Первого.
Первоначально император ратовал за невмешательство в дела революционной Франции. Но в победах войск Директории Павел увидел угрозу своему идеалу сослужения монарха и подданных во имя установления твердого и справедливого порядка. Царь решил, что вмешательство России в европейские дела предотвратить эту угрозу, и наша страна активно поддержала антифранцузскую коалицию.
В 1799 г. русско-австрийская армия под командованием Суворова весьма успешно действовала в Италии (победы на реках Адде и Требии, при Новии); в то же время были освобождены Ионические острова. Однако извлечь выгоду из успешной кампании смогли лишь союзники России.
Героический переход Суворова через Альпы оказался практически бессмысленным. Результаты кампаний 1798—1799 гг. разочаровали Павла. Желание Англии воевать на континенте силами других держав, равно как и захват британцами Мальты (российский император возглавлял рыцарский орден, главная резиденция которого находилась на этом острове), привели к разрыву с Англией. Здесь романтические представления о справедливой политике вновь соединились с заботами об интересах своей страны.
Неожиданно для многих Россия пошла на сближение с Францией, чему перемены в этой стране. Павел весьма прозорливо увидел в установлении власти первого консула признак отказа от антимонархической тенденции Французской революции и счел возможным заключить союз с недавним врагом.Итак, Павел был заинтересован не только в укреплении своей личной власти, но и в усилении всей державы. Для него было совершенно неприемлемо реформирование государства екатерининскими методами. Император воспринимал либерализм матери как нечто опасное. Естественно, Павел не хотел повторения пугачевщины, а именно политику Екатерины он считал причиной и предпосылкой разрушительного восстания.
Реформы Павла проводились скорее по тем же методам, согласно которым действовал в свое время Петр Великий. Самодержавная крепкая власть являлась инструментом реформирования. Значит, чтобы подготовить базу для преобразований, было необходимо власть укрепить.
Екатерина правила Российской империей в течении 34 лет. Она неизменно опиралась на дворян, жертвуя ради этой опоры многими своими излюбленными политическими идеями. Павел не хотел идти таким путем, не хотел поступаться представлениями о том, как должна выглядеть страна. Для достижения своих целей он должен был дворян обесправить.
После этого все внимание римского правительства в его отношении к германцам стало сосредоточиваться на укреплении рейнской границы и на поддержании раздоров между германскими племенами. Между прочим на левом берегу Рейна римляне мало-помалу построили ряд крепостей, из которых наиболее замечательны Колония Агриппина (теперь Кельн) и Могун-циак (теперь Майнц). При Августе же были закреплены за империей разные области на юг от Дуная, который тоже стал теперь границею империи и был равным образом защищен со стороны германцев такими крепостями, как Аугуста винделиков (Аугсбург к ю. от Дуная) и Виндобона (теперь Вена). На востоке Август старался уладить пограничные споры с парфянами мирным путем, но определенной и прочной границы здесь империя не имела. Для защиты государства от вторжения северных и восточных варваров на границах стояла всегда армия в 250 т. человек, и вся дальнейшая внешняя политика Рима должна была считаться главным образом именно с этими варварами, т.е. с германцами и парфянами.
314.