Главная / статьи / Текст депортации и травмы в сочинениях школьников КалмыкииТекст депортации и травмы в сочинениях школьников Калмыкии Неприкосновенный запас. Травмопункты. выпуск под ред. С.УшакинаОб этнических депортациях, которым в середине века были подвергнуты полтора десятка народов СССР, жители современной России знают крайне мало. Главная причина этого в том, что рассказывать о выселении «осужденных» народов публично, в устной или письменной форме, долгое время было небезопасно. Например, многие авторы песен о выселении в Сибирь, созданных по свежим впечатлениям на калмыцком языке, – как и почти все авторы-калмыки писем «в Кремль», написанных по-русски, – получили свои «срока».Как известно, калмыки входили в число народов, целиком выселенных в годы сталинизма за пределы своих традиционных территорий. Выселение было возмездием за коллаборационизм во время оккупации части республики и за нелояльность советской власти. В течение суток 28 декабря 1943 г. более 90 тыс. калмыков были посажены в железнодорожные вагоны для перевозки скота и отправлены из республики на восток. К лету 1944 г. общее число выселенных составило 120 тыс., включая калмыков из Ростовской и др. областей и военнослужащих. Большая часть мужского населения Калмыкии в тот период находилась в действующей армии, чаще всего – на передовой. В марте 1944 г. практически все военнослужащие были отозваны с фронта: офицеров направляли в отставку или служить на нестратегические тыловые объекты на востоке страны. Солдаты и сержанты были отправлены в трудовой лагерь Широкстрой (Пермская область), где они содержались до 1946 г. Многие там и погибли. Калмыцкая автономная республика была ликвидирована, ее территория поделена между вновь образованной Астраханской областью и соседними областями. В 1956 г. калмыкам было разрешено вернуться, с 1957 г. начался процесс восстановления автономии калмыцкого народа. [1]В период хрущевской оттепели любые суждения о депортации были возможны только в границах дозволенного, а после первых политических заморозков сибирская эпопея была сведена к формуле «ошибки в национальной политике». Вслух заговорили о депортации в самом конце 1989 г., когда в республике развернулся перестроечный процесс, и это публичное обсуждение стало одним из знаков демократизации социальной жизни. Вначале опубликовали свои мемуары ведущие журналисты и писатели, тогда же вышли в свет несколько романов, повестей и поэм на русском и калмыцком языках, в свое время написанных «в стол». Были сняты два художественных и несколько документальных фильмов. После этого в газеты повалили тысячи писем с воспоминаниями читателей, но все авторы относились к старшему поколению. Активного использования депортационной тематики в молодежной попсе, отмеченной исследователями в Чечне[2], в Калмыкии не наблюдалось.В процессе освоения депортационной травмы ключевым признаком является принадлежность к поколению: первое имело личный сибирский опыт, второе – было детьми спецпереселенцев, третье составили внуки ссыльных. Незнание калмыцкого языка и истории депортации было причиной разрыва преемственности отцов и детей. Создание совместного рассказа об исторической травме стало попыткой восстановить преемственность между деда
Мое путешествие было словно наяву, я не мог отличить сна от реальности, как очутился на каменной узкой улице, где от дома до дома можно рукой подать. Я шел вперед, так как видел впереди воду, я был уверен, что на Набережной сориентируюсь в этом новом для меня месте.
Вдоль улицы бегали большие крысы, эта улица казалась очень грязной, наверное, это был неблагополучный район. Люди вокруг были странно одеты, очень много неопрятных людей. На женщинах были длинные платья, как на Золушке во время уборки. Улицы, люди - все вокруг пахло отвратительно, то ли это была грязь, то ли мертвая рыба - запах перебивал все. Я дошел до конца узкой улицы, в конце меня ждала площадь. Там я обернулся и понял, что по какой-то причине все кирпичные здания, многоэтажки исчезли. Вокруг меня стоят только каменные здания. Какого было мое удивление, когда я увидел человека в белой маске с длинным носом, как те, что носят на Венецианском карнавале. Один, второй, третий и поодаль несут больных чем-то людей. Кажется, это не съемки фильма, я действительно попал в Средневековье, в самый разгар чумы.
Я видел вокруг университеты, красивые здания и несчастных людей, которые прибывали в ужасе. Заметно было даже различие между обычными гражданами и феодалами, которые расхаживали вальяжно по улице.
Мое путешествие было словно наяву, я не мог отличить сна от реальности, как очутился на каменной узкой улице, где от дома до дома можно рукой подать. Я шел вперед, так как видел впереди воду, я был уверен, что на Набережной сориентируюсь в этом новом для меня месте.
Вдоль улицы бегали большие крысы, эта улица казалась очень грязной, наверное, это был неблагополучный район.
Люди вокруг были странно одеты, очень много неопрятных людей. На женщинах были длинные платья, как на Золушке во время уборки. Улицы, люди - все вокруг пахло отвратительно, то ли это была грязь, то ли мертвая рыба - запах перебивал все.
Я дошел до конца узкой улицы, в конце меня ждала площадь. Там я обернулся и понял, что по какой-то причине все кирпичные здания, многоэтажки исчезли. Вокруг меня стоят только каменные здания.
Какого было мое удивление, когда я увидел человека в белой маске с длинным носом, как те, что носят на Венецианском карнавале. Один, второй, третий и поодаль несут больных чем-то людей. Кажется, это не съемки фильма, я действительно попал в Средневековье, в самый разгар чумы.
Я видел вокруг университеты, красивые здания и несчастных людей, которые прибывали в ужасе. Заметно было даже различие между обычными гражданами и феодалами, которые расхаживали вальяжно по улице.