Покончив с восстанием, сёгунское правительство использовало его как повод для окончательного изгнания из Японии всех иностранцев, за исключением протестантов-голландцев, переведенных на небольшой островок Дэсима (бухта Нагасаки) , и нехристиан-китайцев. В 1639 г. феодальная Япония окончательно завершила переход к политике изоляции от внешнего мира, длившейся до 1854 г.
Токугавские сегуны с политики самоизоляции намеревались окончательно закрепить политическое объединение Японии и завершить превращение ее в централизованное государство. Они стремились не допустить изменения политического режима, сохранить незыблемость феодального строя и консолидировать силы феодальных князей, чтобы подавить сопротивление крестьянства. Политика изоляции рассматривалась Токугава как средство решительного ослабления их соперников — феодальных князей юго-запада страны, монополизировавших внешнеторговые связи Японии со странами Европы. Эта политика имела целью предотвратить усиление экономической мощи тор-гово-ростовщической буржуазии юго-западной части страны.
К числу важных причин изоляции Японии от внешних сношений относится стремление сёгуната предотвратить реальную угрозу колониального порабощения страны европейскими державами. Правительство пыталось не допустить их вмешательства во внутренние дела Японин. Таким путем оно хотело избежать судьбы Индии, Индонезии и других стран Юго-Восточной Азии и сохранить самостоятельности японского государства.
Однако изоляция Японии была относительной. Это объяснялось торговыми и фискальными интересами Токугава, а также заинтересованностью купеческого капитала в торговле с иностранными государства ми. Из европейцев лишь голландцы не были изгнаны из Японии, чте объяснялось их содействием в подавлении Симабарского восстания. Не и они были ограничены в своих действиях. В 1641 г. их перевели из Хирадо на о-в Дэсима, соединенный с Нагасаки мостом, строго охранявшимся японским караулом; там же находилась голландская фактория. В течение всего периода изоляции Японии Дэсима являлся единственным открытым «окном в Европу» .
Сохранились также связи Японии с Китаем, в меньшей степени (через о-в Цусима) — с Кореей и Рюкю.
Однако общий объем внешнеторгового оборота Японии, в частности с Голландией и Китаем, был ограничен. Ежегодно в Нагасаки разрешалось прибывать 70 (и не более) китайским и 5 голландским кораблям. В начале XVIII в. число судов сократилось до 30 китайских и 2 голландских. Такой ограниченный объем внешней торговли наносил значительный урон японским торговцам. Порты Юго-Западной Японии потеряли свое былое значение.
Хотя политика изоляции Японии рассматривалась как своеобразное средство защиты страны от колониального порабощения, объективно она сыграла отрицательную роль. Эта политика стабилизации наиболее застойных форм феодальных отношений, сохранению незыблемости их устоев, оказывала тормозящее воздействие на экономическое развитие страны.
Японская экономика замкнулась в скорлупе феодальной автаркии, натурального и полунатурального хозяйства. Она искусственно отгородилась от формировавшегося мирового рынка. По этим причинам созревание новых, капиталистических отношений в Японии и переход К капиталистическому обществу замедлились. Японский абсолютизм в отличие от европейского не ускорял накопление капитала, а объективно противодействовал ему.
Народ Японии оказался почти полностью оторванным от культурного наследия передовых стран Европы, от их достижений в области науки и техники. Таким образом, на длительное время определилась значительная экономическая, техническая и культурная отсталость Японии в сравнении с европейскими государствами.
Это было самое весёлое, оживлённое место предпраздничного рынка… Лавчонка, маленькая, полутёмная была битком набита покупателями, а на улице у входных дверей стоял бойкий, крикливый мальчишка и зазывал ещё новую публику:
кричал он, раскрывая рот так, что углы губ касались концов его громадных ушей.— Эй! К нам Очень даже прекрасные привидения, покойники, девочки на всякий рост, бесприютные собачки-с! Громадный выбор занесённых снегом странников, волки-с. Только у нас настоящие волки! Эй!
А в лавчонке крику было ещё больше.
Приказчик, держа в правой руке за шиворот что-то длинное, одетое в белый саван, с деланным изумлением кричал:
— Это-с, по-вашему, не привидение?! А что же это тогда, по-вашему, такое, если не привидение? Который год торгуем — никогда не было, чтоб сумлевались! Вы, вероятно, ваша милость, не видели никогда настоящего привидения, потому такое и говорите!
— Да оно… не страшное! — робко возражал покупатель и косился на фигуру, бес болтавшуюся в мужественной руке приказчика.
— Это не страшное? — изумлялся приказчик.— Да какие ж тогда страшные бывают?! Обратите внимание на их личико: мертвецкая бледность и глаза как свечки. Вот эту кнопку только нажать… А голос! Извольте прислушаться!
Приказчик нажал рукой спину привидения. Оно заскрипело и, захлопав ртом, проревело:
— Ищи документы, раскрывающие тайну твоего рождения, на чердаке, в двойной крышке старого сундука!
Рот захлопнулся, глаза потухли и фигура безжизненно повисла в приказчичьих руках.
Покупатель призадумался.
— Ничего… Слова хорошие. Из них можно что-нибудь сделать… Гм… Тайна рождения… Заверните!
— Браку не надо ли? — спросил приказчик, заворачивая покупку.
— А что у вас за брак?
— Чиновник один. Раскаивался в ночь под Рождество, что выгнал больную жену с ребёнком. А они как раз и пришли в эту ночь, под видом нищих.
— Ну?
— Ну, вот. А мальчишка наш лавочный, что орёт сейчас у дверей, чтоб ему пусто было,— вынул чиновника из коробки, да и отвертел ему голову. Согласитесь — не может же жена возвращаться к безголовому чиновнику. Целый набор испортил, негодяй. Возьмите! Дёшево бы отдал…
— Да куда ж он мне?..
— Ну, можно что-нибудь такое… Жена могла бы держать корчму, пользующуюся дурной репутацией, а муж тоскует по ней и приезжает в рождественскую ночь, желая сделать сюрприз. Его не узнают и убивают. И только после, по отрезанной голове, с которой ей дали поиграть, дочка узнает черты своего любимого папы. Прекрасный сюжет!
сказал покупатель, раздумывая.— Я в провинцию пошлю, куда-нибудь. Там это любят. Только вы и голову не забудьте положить.
— Помилуйте-с — всё здесь, в коробке. Прикажете сверху вьюги положить? Копеек на тридцать.
— Разве у вас теперь вьюга отдельно продаётся? — удивился покупатель.
— Да-с. Лучше комбинируется. Можно чиновника — и вьюгу, заблудившегося мальчика — и вьюгу. Почти что она везде идёт.
— Тогда посыпьте чиновнику на двугривенный. Да мне отдельно дайте немножко. Можно просто стихотворение в прозе о вьюге сделать. Благодарю вас.
Покончив с восстанием, сёгунское правительство использовало его как повод для окончательного изгнания из Японии всех иностранцев, за исключением протестантов-голландцев, переведенных на небольшой островок Дэсима (бухта Нагасаки) , и нехристиан-китайцев. В 1639 г. феодальная Япония окончательно завершила переход к политике изоляции от внешнего мира, длившейся до 1854 г.
Токугавские сегуны с политики самоизоляции намеревались окончательно закрепить политическое объединение Японии и завершить превращение ее в централизованное государство. Они стремились не допустить изменения политического режима, сохранить незыблемость феодального строя и консолидировать силы феодальных князей, чтобы подавить сопротивление крестьянства. Политика изоляции рассматривалась Токугава как средство решительного ослабления их соперников — феодальных князей юго-запада страны, монополизировавших внешнеторговые связи Японии со странами Европы. Эта политика имела целью предотвратить усиление экономической мощи тор-гово-ростовщической буржуазии юго-западной части страны.
К числу важных причин изоляции Японии от внешних сношений относится стремление сёгуната предотвратить реальную угрозу колониального порабощения страны европейскими державами. Правительство пыталось не допустить их вмешательства во внутренние дела Японин. Таким путем оно хотело избежать судьбы Индии, Индонезии и других стран Юго-Восточной Азии и сохранить самостоятельности японского государства.
Однако изоляция Японии была относительной. Это объяснялось торговыми и фискальными интересами Токугава, а также заинтересованностью купеческого капитала в торговле с иностранными государства ми. Из европейцев лишь голландцы не были изгнаны из Японии, чте объяснялось их содействием в подавлении Симабарского восстания. Не и они были ограничены в своих действиях. В 1641 г. их перевели из Хирадо на о-в Дэсима, соединенный с Нагасаки мостом, строго охранявшимся японским караулом; там же находилась голландская фактория. В течение всего периода изоляции Японии Дэсима являлся единственным открытым «окном в Европу» .
Сохранились также связи Японии с Китаем, в меньшей степени (через о-в Цусима) — с Кореей и Рюкю.
Однако общий объем внешнеторгового оборота Японии, в частности с Голландией и Китаем, был ограничен. Ежегодно в Нагасаки разрешалось прибывать 70 (и не более) китайским и 5 голландским кораблям. В начале XVIII в. число судов сократилось до 30 китайских и 2 голландских. Такой ограниченный объем внешней торговли наносил значительный урон японским торговцам. Порты Юго-Западной Японии потеряли свое былое значение.
Хотя политика изоляции Японии рассматривалась как своеобразное средство защиты страны от колониального порабощения, объективно она сыграла отрицательную роль. Эта политика стабилизации наиболее застойных форм феодальных отношений, сохранению незыблемости их устоев, оказывала тормозящее воздействие на экономическое развитие страны.
Японская экономика замкнулась в скорлупе феодальной автаркии, натурального и полунатурального хозяйства. Она искусственно отгородилась от формировавшегося мирового рынка. По этим причинам созревание новых, капиталистических отношений в Японии и переход К капиталистическому обществу замедлились. Японский абсолютизм в отличие от европейского не ускорял накопление капитала, а объективно противодействовал ему.
Народ Японии оказался почти полностью оторванным от культурного наследия передовых стран Европы, от их достижений в области науки и техники. Таким образом, на длительное время определилась значительная экономическая, техническая и культурная отсталость Японии в сравнении с европейскими государствами.
Объяснение:
кричал он, раскрывая рот так, что углы губ касались концов его громадных ушей.— Эй! К нам Очень даже прекрасные привидения, покойники, девочки на всякий рост, бесприютные собачки-с! Громадный выбор занесённых снегом странников, волки-с. Только у нас настоящие волки! Эй!
А в лавчонке крику было ещё больше.
Приказчик, держа в правой руке за шиворот что-то длинное, одетое в белый саван, с деланным изумлением кричал:
— Это-с, по-вашему, не привидение?! А что же это тогда, по-вашему, такое, если не привидение? Который год торгуем — никогда не было, чтоб сумлевались! Вы, вероятно, ваша милость, не видели никогда настоящего привидения, потому такое и говорите!
— Да оно… не страшное! — робко возражал покупатель и косился на фигуру, бес болтавшуюся в мужественной руке приказчика.
— Это не страшное? — изумлялся приказчик.— Да какие ж тогда страшные бывают?! Обратите внимание на их личико: мертвецкая бледность и глаза как свечки. Вот эту кнопку только нажать… А голос! Извольте прислушаться!
Приказчик нажал рукой спину привидения. Оно заскрипело и, захлопав ртом, проревело:
— Ищи документы, раскрывающие тайну твоего рождения, на чердаке, в двойной крышке старого сундука!
Рот захлопнулся, глаза потухли и фигура безжизненно повисла в приказчичьих руках.
Покупатель призадумался.
— Ничего… Слова хорошие. Из них можно что-нибудь сделать… Гм… Тайна рождения… Заверните!
— Браку не надо ли? — спросил приказчик, заворачивая покупку.
— А что у вас за брак?
— Чиновник один. Раскаивался в ночь под Рождество, что выгнал больную жену с ребёнком. А они как раз и пришли в эту ночь, под видом нищих.
— Ну?
— Ну, вот. А мальчишка наш лавочный, что орёт сейчас у дверей, чтоб ему пусто было,— вынул чиновника из коробки, да и отвертел ему голову. Согласитесь — не может же жена возвращаться к безголовому чиновнику. Целый набор испортил, негодяй. Возьмите! Дёшево бы отдал…
— Да куда ж он мне?..
— Ну, можно что-нибудь такое… Жена могла бы держать корчму, пользующуюся дурной репутацией, а муж тоскует по ней и приезжает в рождественскую ночь, желая сделать сюрприз. Его не узнают и убивают. И только после, по отрезанной голове, с которой ей дали поиграть, дочка узнает черты своего любимого папы. Прекрасный сюжет!
сказал покупатель, раздумывая.— Я в провинцию пошлю, куда-нибудь. Там это любят. Только вы и голову не забудьте положить.
— Помилуйте-с — всё здесь, в коробке. Прикажете сверху вьюги положить? Копеек на тридцать.
— Разве у вас теперь вьюга отдельно продаётся? — удивился покупатель.
— Да-с. Лучше комбинируется. Можно чиновника — и вьюгу, заблудившегося мальчика — и вьюгу. Почти что она везде идёт.
— Тогда посыпьте чиновнику на двугривенный. Да мне отдельно дайте немножко. Можно просто стихотворение в прозе о вьюге сделать. Благодарю вас.