Со школьной скамьи знакомо нам это имя – Иван Калита. Но что можно сказать о человеке, носившем это имя и это прозвище? Первый московский правитель... Князь-скопидом, прозванный за прижимистость «денежным мешком»... Хитроумный и беспринципный лицемер, сумевший войти в доверие к хану Золотой Орды и наводивший во имя своих личных интересов татар на русские города... Вот, кажется, и все.
Таков привычный образ Ивана Калиты. Но этот образ – не более чем миф, созданный на потребу простодушной любознательности. В источниках мы не найдем его безусловного подтверждения. Однако не найдем и полного его отрицания. Как это часто бывает, краткие исторические документы оставляют возможность для самых различных толкований. В таких случаях многое зависит от историка, от того, что он хочет увидеть, вглядываясь в туманное зеркало минувшего.
Как возникают исторические мифы? Иногда их создают «по заказу», с откровенно политическими целями. Диапазон таких политизированных мифов очень широк: от убогих изделий идеологического ширпотреба – до шедевров, созданных мастерами, искренне верившими в свое творение.
Но есть и другой путь создания мифов. С их люди еще в глубокой древности начали объяснять мир. По мере развития науки мифы отступали, умирали, превращались в занятное чтение. Поэты использовали героев мифов как символы определенных чувств и качеств. И все же мифы как средство познания практически бессмертны. Перед человеком всегда будет лежать обширная область непознанного. Ее и заселяют неистребимые мифы. При к духу времени, они иногда облачаются в академические мантии. Но суть их все та же, что и в глубокой древности. Миф – это заплатка, прикрывающая прореху в наших познаниях.
Итак, миф всегда есть ответ на неразрешимую загадку. В основе мифа об Иване Калите также лежит тайна. Имя ей – Москва. Мы никогда не знали и, вероятно, никогда уже не узнаем, почему именно этому маленькому окраинному городу Владимиро-Суздальской земли довелось стать столицей Российского государства.
Первый русский историк Н. М. Карамзин высказался на сей счет вполне откровенно: «Сделалось чудо. Городок, едва известный до XIV века, возвысил главу и отечество» (80, 20) [Первая цифра в скобках означает номер издания в списке источников и литературы, помешенном в конце книги. Вторая цифра – номер страницы]. Древний летописец на этом и остановился бы, склоняя голову перед непостижимостью Божьего Промысла. Но Карамзин был человеком нового времени. Чудо как таковое его уже не устраивало. Он хотел найти ему рациональное объяснение. И потому он первым начал творить ученый миф о Калите.
До революции казаков было принято считать войском особого рода, в основном конным, которое отличалось от регулярной, то есть "правильной", кавалерии, тем, что казаки снаряжались за свой счет, а не за счет казны и воевали, используя особые тактические приемы. Долго бытовало мнение, что казачество сложилось на окраинах Московской Руси из беглых людей в XVI столетии, когда степи освободились от татар Золотой Орды. Никто не слушал возражение самих казаков, которые никогда не считали себя потомками беглых. Не слушали и ученые — и тех, кто занимаясь исследованием казачества, обнаруживал очень многое в культуре, быте, языке, чего никакие беглые занести в степи не могли. Это относилось к исследованиям археологов, антропологов, этнографов, историков и лингвистов.
Чтобы понять сущность казачества, особенности его образа жизни преданной службы царю и отечеству, воинской доблести и славы, необходимо вникнуть в систему воспитания детей казаков и прежде всего мальчиков. Формировать особый дух казачества начинали с младенчества. Обряды традиции, празднования особых жизненных событий, связанных со становлением характера казачонка, передавалось из поколения в поколения.
Как правило, лет с трех-пяти казачонка уже приучали к верховой езде. Обучение было тяжелым и постоянным. Стрелять учили с семи лет, рубить шашкой — с десяти. Сначала пускали тонкой струйкой воду и " и ставили руку", чтобы клинок шел под правильным углом и резал воду, не оставляя брызг. Потом учили "рубить лозу", сидя на коновязи — на бревне, и только потом на боевом коне, по-боевому, по-строевому оседланном. Рукопашному бою учили с трех лет, передавая особые, в каждом роду хранившиеся приемы. С пяти лет мальчишки работали с родителями в поле: погоняли волов на пахоте, пасли овец и другой скот.
С раннего возраста казачонок осознавал себя частью станичного общества. Предания донесли до нас известия о том, что на всех старинных казачьих войсковых кругах обязательно были смышленые казачата. Разумеется, они не принимали участия в спорах казаков, у них была другая задача — слушать и запоминать. Так народ сохранял свою историю. Бывали старики, которые с поразительной точностью рассказывали о событиях вековой давности, и на вопрос, откуда ему это известно, старик отвечал кратко и просто: " Я там был!". Но самой главной задачей казачонка была всегда учеба. Особым уважением пользовались школяры. Ими гордились в семьях, они вели себя на улице солидно и достойно. Те, кому посчастливилось учиться в кадетском казачьем корпусе или в гимназии, были известны по имени всем жителям станицы или хутора. Их приглашал в правление и поздравляли с каникулами атаман. Студентов и юнкеров даже старики звали по имени — отчеству…
Замуж в те времена выдавали рано, а замужеству еще предшествовало сватовство. Казаки народ гордый, горячий, вооруженный. Поэтому во всех обычаях были очень сдержанны и боялись обидеть друг друга. Даже отказ сватам давался так, чтобы не оскорбить людей. Молодой казак будущую суженую мог увидеть в поле на работе, в церкви, но всегда под присмотром старших; он мог и вообще ее никогда не видеть — просто старшие решили его женить.
Фактически не дети казака, а дети казачки были беспрекословно признаваемыми членами станичного общества, что было зафиксировано даже в российских законах. Так, при отсутствии мужа родившиеся "у вдов и девок дети считались казаками". В казачке с детства воспитывали сознание того, что она будет главой дома и на ней будет держаться не только хозяйство, но и станичная мораль и обычаи. Поэтому и звалась она гордой казачкой, что велик был груз ответственности за все казачество, лежавший на ее плечах и носимый ею с достоинством.
В домашнем быту казаков все работы исполняла женщина, с придачей в ей работника. Казак же знал только служебные наряды да походы, знал одни побежки, то на тревогу около своих городков, то на подмогу какому-нибудь кабардинскому князю, затевавшему усобицу; еще по душе ему были ночные наезды под ногайские табуны, а в ину пору молодецкие поиски на Синее море. Тут уж терцы давали уряд.
Во времена затишья казаки ходили в "гульбу", т.е. травит зверя или стрелять птиц. Около гребенских городков, в лесах, водились дикие кабаны, козы, кошки; там переплетали с ветки на ветку терские фазаны, плодились журавли с двумя хохликами и разная другая мелкая птица. С особенной охотой казаки ходили по наряду в кабардинские горы бить оленей и горных козлов, которых доставляли к царскому столу. Оставаясь дома, казаков досужее время ладил плетень, чистил ружье, вязал уздечку.
Со школьной скамьи знакомо нам это имя – Иван Калита. Но что можно сказать о человеке, носившем это имя и это прозвище? Первый московский правитель... Князь-скопидом, прозванный за прижимистость «денежным мешком»... Хитроумный и беспринципный лицемер, сумевший войти в доверие к хану Золотой Орды и наводивший во имя своих личных интересов татар на русские города... Вот, кажется, и все.
Таков привычный образ Ивана Калиты. Но этот образ – не более чем миф, созданный на потребу простодушной любознательности. В источниках мы не найдем его безусловного подтверждения. Однако не найдем и полного его отрицания. Как это часто бывает, краткие исторические документы оставляют возможность для самых различных толкований. В таких случаях многое зависит от историка, от того, что он хочет увидеть, вглядываясь в туманное зеркало минувшего.
Как возникают исторические мифы? Иногда их создают «по заказу», с откровенно политическими целями. Диапазон таких политизированных мифов очень широк: от убогих изделий идеологического ширпотреба – до шедевров, созданных мастерами, искренне верившими в свое творение.
Но есть и другой путь создания мифов. С их люди еще в глубокой древности начали объяснять мир. По мере развития науки мифы отступали, умирали, превращались в занятное чтение. Поэты использовали героев мифов как символы определенных чувств и качеств. И все же мифы как средство познания практически бессмертны. Перед человеком всегда будет лежать обширная область непознанного. Ее и заселяют неистребимые мифы. При к духу времени, они иногда облачаются в академические мантии. Но суть их все та же, что и в глубокой древности. Миф – это заплатка, прикрывающая прореху в наших познаниях.
Итак, миф всегда есть ответ на неразрешимую загадку. В основе мифа об Иване Калите также лежит тайна. Имя ей – Москва. Мы никогда не знали и, вероятно, никогда уже не узнаем, почему именно этому маленькому окраинному городу Владимиро-Суздальской земли довелось стать столицей Российского государства.
Первый русский историк Н. М. Карамзин высказался на сей счет вполне откровенно: «Сделалось чудо. Городок, едва известный до XIV века, возвысил главу и отечество» (80, 20) [Первая цифра в скобках означает номер издания в списке источников и литературы, помешенном в конце книги. Вторая цифра – номер страницы]. Древний летописец на этом и остановился бы, склоняя голову перед непостижимостью Божьего Промысла. Но Карамзин был человеком нового времени. Чудо как таковое его уже не устраивало. Он хотел найти ему рациональное объяснение. И потому он первым начал творить ученый миф о Калите.
До революции казаков было принято считать войском особого рода, в основном конным, которое отличалось от регулярной, то есть "правильной", кавалерии, тем, что казаки снаряжались за свой счет, а не за счет казны и воевали, используя особые тактические приемы. Долго бытовало мнение, что казачество сложилось на окраинах Московской Руси из беглых людей в XVI столетии, когда степи освободились от татар Золотой Орды. Никто не слушал возражение самих казаков, которые никогда не считали себя потомками беглых. Не слушали и ученые — и тех, кто занимаясь исследованием казачества, обнаруживал очень многое в культуре, быте, языке, чего никакие беглые занести в степи не могли. Это относилось к исследованиям археологов, антропологов, этнографов, историков и лингвистов.
Чтобы понять сущность казачества, особенности его образа жизни преданной службы царю и отечеству, воинской доблести и славы, необходимо вникнуть в систему воспитания детей казаков и прежде всего мальчиков. Формировать особый дух казачества начинали с младенчества. Обряды традиции, празднования особых жизненных событий, связанных со становлением характера казачонка, передавалось из поколения в поколения.
Как правило, лет с трех-пяти казачонка уже приучали к верховой езде. Обучение было тяжелым и постоянным. Стрелять учили с семи лет, рубить шашкой — с десяти. Сначала пускали тонкой струйкой воду и " и ставили руку", чтобы клинок шел под правильным углом и резал воду, не оставляя брызг. Потом учили "рубить лозу", сидя на коновязи — на бревне, и только потом на боевом коне, по-боевому, по-строевому оседланном. Рукопашному бою учили с трех лет, передавая особые, в каждом роду хранившиеся приемы. С пяти лет мальчишки работали с родителями в поле: погоняли волов на пахоте, пасли овец и другой скот.
С раннего возраста казачонок осознавал себя частью станичного общества. Предания донесли до нас известия о том, что на всех старинных казачьих войсковых кругах обязательно были смышленые казачата. Разумеется, они не принимали участия в спорах казаков, у них была другая задача — слушать и запоминать. Так народ сохранял свою историю. Бывали старики, которые с поразительной точностью рассказывали о событиях вековой давности, и на вопрос, откуда ему это известно, старик отвечал кратко и просто: " Я там был!". Но самой главной задачей казачонка была всегда учеба. Особым уважением пользовались школяры. Ими гордились в семьях, они вели себя на улице солидно и достойно. Те, кому посчастливилось учиться в кадетском казачьем корпусе или в гимназии, были известны по имени всем жителям станицы или хутора. Их приглашал в правление и поздравляли с каникулами атаман. Студентов и юнкеров даже старики звали по имени — отчеству…
Замуж в те времена выдавали рано, а замужеству еще предшествовало сватовство. Казаки народ гордый, горячий, вооруженный. Поэтому во всех обычаях были очень сдержанны и боялись обидеть друг друга. Даже отказ сватам давался так, чтобы не оскорбить людей. Молодой казак будущую суженую мог увидеть в поле на работе, в церкви, но всегда под присмотром старших; он мог и вообще ее никогда не видеть — просто старшие решили его женить.
Фактически не дети казака, а дети казачки были беспрекословно признаваемыми членами станичного общества, что было зафиксировано даже в российских законах. Так, при отсутствии мужа родившиеся "у вдов и девок дети считались казаками". В казачке с детства воспитывали сознание того, что она будет главой дома и на ней будет держаться не только хозяйство, но и станичная мораль и обычаи. Поэтому и звалась она гордой казачкой, что велик был груз ответственности за все казачество, лежавший на ее плечах и носимый ею с достоинством.
В домашнем быту казаков все работы исполняла женщина, с придачей в ей работника. Казак же знал только служебные наряды да походы, знал одни побежки, то на тревогу около своих городков, то на подмогу какому-нибудь кабардинскому князю, затевавшему усобицу; еще по душе ему были ночные наезды под ногайские табуны, а в ину пору молодецкие поиски на Синее море. Тут уж терцы давали уряд.
Во времена затишья казаки ходили в "гульбу", т.е. травит зверя или стрелять птиц. Около гребенских городков, в лесах, водились дикие кабаны, козы, кошки; там переплетали с ветки на ветку терские фазаны, плодились журавли с двумя хохликами и разная другая мелкая птица. С особенной охотой казаки ходили по наряду в кабардинские горы бить оленей и горных козлов, которых доставляли к царскому столу. Оставаясь дома, казаков досужее время ладил плетень, чистил ружье, вязал уздечку.