1. Почему повествование ведется от лица 10-летнего мальчика? 2. Что испытывал Володя, наблюдая за ссыльными из-за заборчика?
3. Какое впечатление произвела на него женщина, разбившая банку с молоком?
4. Голодает ли Володя Тенков, как его одноклассники?
5. Когда герой рассказа принял решение делиться своим обедом с самым голодным?
6. По какому принципу он выбирает самого голодного? Кого в итоге накормил? Что почувствовал после этого?
7.Кто казался самым несчастным существом в поселке?
8. От чего собака Володю?
9. Раскройте смысл заглавия рассказа.
10. Охарактеризуйте Володю, какими качествами характера он обладает.
Съёмка фильма началась до завершения режиссёрского сценария. Надо было захватить уходящую весеннюю натуру. Её выбрали по совету Шолохова в двадцати километрах от станины Вёшенской на берегу Дона, у хутора Куликовского. Здесь снималась встреча Соколова с собеседником. В «Судьбе человека» авторам хотелось, чтобы открывающий фильм пейзаж давал картину пробуждения жизни. Для этого хорошо было бы запечатлеть расцветающие яблони, окружённые водой. Однако группа чуточку запоздала. Половодье пошло на убыль. Пришлось «подправить» пейзаж. В разлившийся Дон поставили срубленную дикую яблоню. Её ветки украсили бумажными лепестками. Она так естественно вписалась в пейзаж, что даже приехавший на съёмки Шолохов не сразу обнаружил подмену. Эта яблоня «по колено» в воде и вошла в фильм.
Съёмки картины происходили в течение всего 1958 года. Поездить пришлось немало.
Встречу Соколова с Ванечкой снимали на Дону, недалеко от станицы Вёшенской (родины Шолохова), эпизоды довоенной жизни Соколова – в Воронеже, эпизод поединка Соколова с фашистским летчиком – в Тамбове, пленение Соколова и расстрел советских солдат – в окрестностях сёл Терновка и Губарево, каменоломню фашистского концлагеря – в Ростовской области, прибытие на вокзал эшелонов с пленными – в Калининграде, а психологический поединок Соколова и Мюллера – в павильоне «Мосфильма». Эпизод прощания с женой на вокзале снят на железнодорожном вокзале города Тамбова.
Поединок Соколова и Мюллера является кульминационной сценой картины. Лагерфюрер вызывает к себе Соколова с целью не его расстрелять, а морально раздавить. Он наливает ему стакан водки и предлагает перед смертью выпить за победу германского оружия. Критик Виталий Трояновский: «Комендант исполняет своего рода магический ритуал: ведь убив ещё одного русского, он может как бы слиться со своей победоносной армией, только что вышедшей к Волге. Причём ему необходима не гибель, а крайнее уничижение противника». На предложение коменданта Соколов отвечает: «Благодарствую за угощение, герр лагерфюрер, но я непьющий». О том, какой Соколов «непьющий» зритель уже знает по ходу фильма, и уже эта фраза возвышает его над смертью.
Дальше, больше. Тогда Мюллер предлагает выпить Соколову за его погибель. Тот выпивает полный стакан и на предложение закусить произносит фразу, которая впоследствии становится крылатой: «Я после первого стакана не закусываю». Затем следует второй стакан водки. Ошеломленный комендант смотрит на возвышающегося над ним спокойного, уверенного человека и понимает, что сам угодил в ту ловушку, которую пытался устроить, и сало с хлебом, вручённые им Соколову, оказываются признанием моральной победы русского солдата.
Почти во всех своих произведениях Шолохов очень сурово проверяет человека на прочность. И в военном кинематографе нет больше такого героя, как Андрей Соколов, который хлебнул бы «горюшка по ноздри и выше», на которого обрушилось бы столько бед и несчастий. Герой как будто стоит под нескончаемым камнепадом — глыбы, булыжники мечет судьба в Андрея, бьёт без единого промаха в сердце человека. Муки унизительного плена; ужасы фашистского концлагеря; гибель жены и дочерей; воронка, яма, заполненная водой, — всё, что осталось от дома и семьи; гибель сына.
Бондарчук заканчивает картину шолоховскими словами, впечатанными в последние кадры фильма: «…и хотелось бы думать, что этот русский человек, человек несгибаемой воли, выдюжит и около отцовского плеча вырастет тот, который, повзрослев, сможет всё вытерпеть, всё преодолеть на своем пути, если к этому позовёт его Родина».
Фильм режиссёра-дебютанта стал легендой советского кино. Народное признание совпало с официальным, несмотря на то что герой фильма — человек, побывавший в плену, и в картине не выражена коммунистическая идеология. Даже у самых ярых неприятелей последующих фильмов Бондарчука «Судьба человека» отложилась в сознании как бесспорная удача — и режиссёрская, и актёрская.
Судьба главного героя — обобщённая судьба народа все круги ада войны, выстрадавшего победу над фашизмом. В испытаниях, выпавших на долю Андрея Соколова, собраны воедино все беды и несчастья, обрушившиеся на советских людей. Не во имя стилистической гладкописи рассказ и фильм назван не «Судьбой Андрея Соколова», а «Судьбой человека».
В конце января 1959 года картина «Судьба человека» была предоставлена на суд Главного управления по производству художественных фильмов. Первый показ состоялся 9 февраля. Киношное руководство единодушно признало безусловную победу режиссёра. Премьера фильма состоялась 12 апреля 1959г. С. Бондарчук и В. Монахов — были удостоены Ленинской премии.
Музыка в кино играет наиважнейшую роль! Она создает эмоционально-смысловое во времени восприятия, организовывая условия для сопереживания, участия нас как зрителя, в процессе фильма. Музыка оставляет гигантский шлейф эмоционального восприятия, когда мы заканчиваем того или иного фильма.Очень трогательный фильм!!
Объяснение:
Кто-то живёт ради любимых детей, кто-то ради любимых идей, кто-то ради любви к любимой… А он жил и дышал исключительно ради любви к себе.
По утрам он делал зарядку из полезнейших упражнений, потом в лечебных целях совершал дежурный маршрут на велосипеде, не замечая людей и природы, которые зачем-то были вокруг. Потом завтракал без холестерина, острых приправ, без соли и сахара, которые именовал «белым ядом». Впрочем, ядом в той или иной мере ему представлялась любая пища… за исключением витаминов: витамины фруктов и овощей, витамин свежего воздуха, витамины спокойствия и безразличия. Последние были особенно необходимы, ибо при их отсутствии все остальные сгорают в топке стрессов и напряжений. Он не желал делиться собою ни с кем — и поэтому его называли «неисправимым холостяком». Женщины приручить его пытались, но и они превращались лишь в витамины. «Витамины удовлетворения», кои после выбрасывались, как кожа от съеденных фруктов. Когда внезапно на него навалился инфаркт, он не поверил тревожным признакам — и продолжал делать зарядку: не мог же произойти какой-то вред от круглосуточной пользы, которую он сам себе приносил?
— Я должен был бы отправить вас прямо в больницу, — сказал врач. — Но у вас пока ещё «микро»... Поэтому садитесь в такси и отправляйтесь домой! Ложитесь в постель. И пусть близкие найдут вам сиделку. Или они сами справятся? Вот рецепты… Пусть ваши домашние сбегают в аптеку. Не сходят, а именно сбегают.
Полностью он в диагноз не поверил: слишком уж молод врач и, надеялся он, неопытен.
«Хочет, наверное, напугать, проявить бдительность! Перестраховаться на всякий случай…» Он всё ещё самовлюблённо был убеждён: такие неприятности — не для него!
Продолжая не верить в диагноз и сберегать капитал, он спустился в метро.
Левая лопатка резко напомнила о себе. И он торопливо, будто стараясь обмануть или опередить болезнь, направился к своему единственному продолжению на земле. К своей дочери… «А если она у меня одна, почему я не был у неё так долго?» — этот во тоже вонзился в него, как горестное открытие. Всё было в тот день мрачным открытием, потому что он первый раз стал в ком-то нуждаться… Нуждаться в а быть может, в Это не перевернуло, не переродило его психологию, но всё же внесло коррективы в его восприятие и отношение ко всему окружающему… в кое он вынужден был вглядеться.
По дороге он подсчитал, что его «единственному ребёнку» было уже тридцать два года. Дочь не удивилась, а выпученно сотряслась: — Ты?! — Я, Лёлечка… я! — Помнишь, как меня зовут? Потрясающе! Неужели дочь была похожа на него не только внешне, но и внутренне? Неужели он напоролся на свой собственный характер? Не Божья ли это кара? Нет, Бог не мог подсказать такое. Она мстила ему… И делала это бесцеремонно. — Ты отца пощади: у меня инфаркт. — Где тут отец? Где? Я не вижу его. В помиловании было отказано. «Я виноват… — молча признавался он сам себе. — Виноват… Но и она, кажется, не лучше меня». — Где тут отец? — будто желая затвердить эту мысль, повторила она. «Чем же она милосердней меня?» Всюду, куда он устремлялся в тот день за его встречали очень похоже. «Потому что очень похоже со всеми ними поступал я, — толкнуло очередное открытие. — Но они-то должны были доказать… свою несхожесть со мной. А сами…
Выйдя из машины и миновав полуразрушенные ворота, он неожиданно обнаружил, что не помнит, где именно похоронена мать. Прах отца родственники, выполняя завещание, погребли в городке, где тот появился на свет и где захоронены были все его предки. «А где мама?» — вновь ужаснулся он тому, что был у неё на могиле лишь в тот траурный день. Боль привычно поползла от левой лопатки в разные стороны. Я найду её… Я найду… — стал без конца повторять он — сперва еле слышно, а после всё громче, маниакальнее. — Я найду… Он заглядывал в лица всем, кто в ответ смотрел на него из-под стекла, с фотографий, ничем не прикрытых, или из глубины гранита, из мрамора. Наконец он упал на колени, поверженный безнадёжностью. — Я виноват, мама… перед тобою… и перед всеми! Казалось, что тени с разных могил приближаются к нему — и обвиняют его, обвиняют. И тычут в него костлявыми пальцами. Я виноват… виноват! Виноват… Он упирался коленями в мокрую, размякшую землю, которая не хотела быть для него опорой, держать его на себе. А со всех сторон наступали. — Виноват… Наутро его обнаружили. Он по-прежнему стоял на коленях. Глаза и рот его были раскрыты. На губах застыло какое-то слово. Какое? Никто не слышал, не знал. Это было последнее слово, которое он произнёс.