Обернувшись к выходу, Грэй увидел над дверью огромную картину, сразу содержанием своим наполнившую душное оцепенение библиотеки. Картина изображала корабль, вздымающийся на гребень морского вала. Струи пены стекали по его склону. Он был изображен в последнем моменте взлета. Корабль шел прямо на зрителя. Высоко поднявшийся бугшприт заслонял основание мачт. Гребень вала, распластанный корабельным килем, напоминал крылья гигантской птицы. Пена неслась в воздух. Паруса, туманно видимые из-за бакборта и выше бугшприта, полные неистовой силы шторма, валились всей громадой назад, чтобы, перейдя вал, выпрямиться, а затем, склоняясь над бездной, мчать судно к новым лавинам. Разорванные облака низко трепетали над океаном. Тусклый свет обреченно боролся с надвигающейся тьмой ночи. Но всего замечательнее была в этой картине фигура человека, стоящего на баке спиной к зрителю. Она выражала все положение, даже характер момента. Поза человека (он расставил ноги, взмахнув руками) ничего собственно не говорила о том, чем он занят, но заставляла предполагать крайнюю напряженность внимания, обращенного к чему-то на палубе, невидимой зрителю. Завернутые полы его кафтана трепались ветром; белая коса и черная шпага вытянуто рвались в воздух; богатство костюма выказывало в нем капитана, танцующее положение тела — взмах вала; без шляпы, он был, видимо, поглощен опасным моментом и кричал — но что? Видел ли он, как валится за борт человек, приказывал ли повернуть на другой галс или, заглушая ветер, звал боцмана? Не мысли, но тени этих мыслей выросли в душе Грэя, пока он смотрел картину. Вдруг показалось ему, что слева подошел, став рядом, неизвестный невидимый; стоило повернуть голову, как причудливое ощущение исчезло бы без следа. Грэй знал это. Но он не погасил воображения, а прислушался. Беззвучный голос выкрикнул несколько отрывистых фраз, непонятных, как малайский язык; раздался шум как бы долгих обвалов; эхо и мрачный ветер наполнили библиотеку. Все это Грэй слышал внутри себя. Он осмотрелся: мгновенно вставшая тишина рассеяла звучную паутину фантазии; связь с бурей исчезла.
Ожидание изменений – вот главный лейтмотив пьесы. Всех героев угнетает временность всего сущего. В их жизни разрушено старое, а новое еще не построено, и неизвестно, каким будет это новое. Отсюда ощущение одиночества в этом мире, нескладность бытия. Все герои настолько поглощены своими проблемами, что не слышат, не замечают других. Неизвестность и тревога перед будущим все же рождает в их сердцах надежду на что-то лучшее. Но какое это лучшее будущее? Это вопрос Чехов оставляет открытым.Глубокое идейное содержание несет в себе само название пьесы. Сад – символ уходящей жизни. Конец сада – это конец поколения уходящего – дворян. Но в пьесе вырастает образ нового сада, роскошнее этого. «Вся Россия – наш сад». И этот новый цветущий сад предстоит выращивать молодому поколению.
Ожидание изменений – вот главный лейтмотив пьесы. Всех героев угнетает временность всего сущего. В их жизни разрушено старое, а новое еще не построено, и неизвестно, каким будет это новое. Отсюда ощущение одиночества в этом мире, нескладность бытия. Все герои настолько поглощены своими проблемами, что не слышат, не замечают других. Неизвестность и тревога перед будущим все же рождает в их сердцах надежду на что-то лучшее. Но какое это лучшее будущее? Это вопрос Чехов оставляет открытым.Глубокое идейное содержание несет в себе само название пьесы. Сад – символ уходящей жизни. Конец сада – это конец поколения уходящего – дворян. Но в пьесе вырастает образ нового сада, роскошнее этого. «Вся Россия – наш сад». И этот новый цветущий сад предстоит выращивать молодому поколению.