Онегин: Владимир, ты сущий ребёнок. Далось тебе это “идеальное”. Ты сейчас где находишься? В Гейдельберге? В Веймаре? В Геттингене? Нет, милый, ты в России. Поэтому выкинь из головы эту учёность.
Ленский: Скорее ты не прав, Онегин. Ты не изучал серьёзно философию. Это последнее слово науки, искусства.
Онегин: Хорошо, ну а кому нужно здесь это последнее слово? Нашему губернатору? Или, может быть, начальнику жандармов? Но уж точно не нашим крестьянам.
Ленский: Погоди, Евгений. Дело не только в философии, дело ещё и в политике. В Европе брожение, народы волнуются… Ты думаешь, в Европе забыли Наполеона? О, Наполеон – это сложнейшая фигура нашего времени!
Онегин: Опять он за Наполеона!
Ленский: Ну, не он, так лорд Байрон! Что ты скажешь о Байроне?
Онегин: Скажу, что в одном Петербурге я знаю десяток-другой лордов Байронов.
Ленский: Онегин, ты невозможен! В наше время, когда все проснулись, когда сердца открыты прекрасному, возвышенному, надо стремиться жить, действовать, любить, в конце концов!
Онегин: Да, да, я тоже когда-то стремился жить, действовать, любить, в конце концов, но, как видишь, прекрасно обхожусь без всего этого.
Ленский: Право, так нельзя, Евгений. Я уважаю твой ум и опытность, но так жить…
Онегин: Как жить?
Ленский: Ничему не веря, ничего не любя. Может, ты не уважаешь священное имя своей поэзии, которая возвышает душу, которая… Поэзию ты ценишь?
Онегин: Не более чем человеческую жизнь вообще. Что нового может сказать поэт жизни таким, как я? (видя выражение лица Ленского). Нет-нет, я не это хотел сказать.
Ленский: Я понял тебя, Евгений.
Онегин (не желая ссориться, но его энтузиазм ироничен): Да нет же, я ценю поэзию, особенно твои стихи.
Ленский: Неужели?
Онегин: Да… В них есть искреннее чувство, благородство мыслей… Глядишь, ты станешь вовсе недурным поэтом!
Ленский: Правда, ты так думаешь?
Онегин: Конечно, куда уж эти мне поэты! Ещё вина, милый? И не слушай всего, что я говорю.
Ленский: Скорее ты не прав, Онегин. Ты не изучал серьёзно философию. Это последнее слово науки, искусства.
Онегин: Хорошо, ну а кому нужно здесь это последнее слово? Нашему губернатору? Или, может быть, начальнику жандармов? Но уж точно не нашим крестьянам.
Ленский: Погоди, Евгений. Дело не только в философии, дело ещё и в политике. В Европе брожение, народы волнуются… Ты думаешь, в Европе забыли Наполеона? О, Наполеон – это сложнейшая фигура нашего времени!
Онегин: Опять он за Наполеона!
Ленский: Ну, не он, так лорд Байрон! Что ты скажешь о Байроне?
Онегин: Скажу, что в одном Петербурге я знаю десяток-другой лордов Байронов.
Ленский: Онегин, ты невозможен! В наше время, когда все проснулись, когда сердца открыты прекрасному, возвышенному, надо стремиться жить, действовать, любить, в конце концов!
Онегин: Да, да, я тоже когда-то стремился жить, действовать, любить, в конце концов, но, как видишь, прекрасно обхожусь без всего этого.
Ленский: Право, так нельзя, Евгений. Я уважаю твой ум и опытность, но так жить…
Онегин: Как жить?
Ленский: Ничему не веря, ничего не любя. Может, ты не уважаешь священное имя своей поэзии, которая возвышает душу, которая… Поэзию ты ценишь?
Онегин: Не более чем человеческую жизнь вообще. Что нового может сказать поэт жизни таким, как я? (видя выражение лица Ленского). Нет-нет, я не это хотел сказать.
Ленский: Я понял тебя, Евгений.
Онегин (не желая ссориться, но его энтузиазм ироничен): Да нет же, я ценю поэзию, особенно твои стихи.
Ленский: Неужели?
Онегин: Да… В них есть искреннее чувство, благородство мыслей… Глядишь, ты станешь вовсе недурным поэтом!
Ленский: Правда, ты так думаешь?
Онегин: Конечно, куда уж эти мне поэты! Ещё вина, милый? И не слушай всего, что я говорю.
Ленский: Нет, прощай, мне пора.
Онегин: Куда ты так торопишься каждый вечер?
Ленский: К Лариным.
Онегин: О, понимаю, русское гостеприимство, задушевные беседы…
Ленский: Я тут беды ещё не вижу.
Онегин: Да не скучно ли тебе там? Ах да, ведь там Ольга, предмет дум, слез и пера…. Послушай, а нельзя ли мне увидеть её?
Ленский: Ты шутишь?
Онегин: Нисколько. Представь меня.
Ленский: Едем хоть сейчас.