— Куда это, Еремеевна, с чайником? — На дачу. Не слыхал разве, у меня дача завелась? Дача, дача… Это суседи так зовут, а я-то: татино пепелище. Три года назад Митрий переехал в середку деревни — надоело жить-то на отшибе. У нас, в верхнем конце, сам знаешь, и вода далеко — кажное ведро надоть в гору, и комары летом — заживо съедят, а зимой опять дороги к нам нету, болотом ездим. Там теперь главный-то тракт у нас, где молотилки, да пилорама, да мастерские. Сама, сама парню-то посоветовала переехать. Буде, говорю, я помучилась, а ты давай в середку гнезда людского. Переехали. Дом Митрий построил — не знаю, есть ли лучше-то во всей деревне. Варанда, наверху избушечка, три комнаты, мне комната отведена. «Мама, говорит, ты всю жизнь в старье жила, покрасуйся хоть на старости, хоть под конец жизни свет увидь». А я знашь как в хоромах-то новых стала жить? Заболела. Какая-то болезнь пристала — сохну, аппетиту нету, и все на лежку, все на лежку тянет. Митрий — не последний человек в деревне — дохтуров из района вызвал. Те наехали со всякими лекарствами. «Что, бабка? Чем болешь?» Надавали всяких порошков. Нет, не лучше. С фунт але боле за зиму выпила. Ну весны дождалась, вези, говорю, парень, матерь на старо пепелище. Хочу, говорю, перед тем, как глаза закрыть, на свое подворье поглядеть. Ну приехали. Посидела я на бревнышке — изба раскатана, дом раскатан, потом попила водички из своего колодца. Мне и лучше. Я назавтра сама встала да и пошла. Вот с тех пор и хожу чуть ли не кажный день. У людей как бы робить да как бы что сделать, а я с утра чай пить на свое подворье. Митрий от дождя и сараюшку поставил. «Делай, мати, как тебе надобно, хоть каждый день ходи на свое подворье чай пить, только не помирай».
Любовная лирика Александра блока насыщенна переживаниями и бурей чувств, что неудивительно, ведь его страстная натура не могла не оставить яркий отпечаток на творчестве. Одним из непревзойденных примеров любовной поэзии Блока является стих "О доблестях, о подвигах, о славе…", написанный в 1908 году. Стих был написан под воздействием потрясения, вызванного изменой горячо любимой жены Александра Блока, променявшей поэта на другого мужчину.
С первых строк чувствуется сила любви автора, обращенная к той, уходящей в синем плаще, женщине. Он трепетно и нежно называет ее, сокрушается и отчаивается, переливая на бумагу свою боль. Блок сравнивает любимую с молодостью, указывая на ее безвозвратность. Отчаяньем пропитаны все строки стиха, они вызывают сопереживание к страданиям лирического героя, для которого жизнь погрязла во мрак и бесконечные скитания.
Разочарованный прекрасным и чистым чувством, Блок в отчаянье пытается забыться и найти утешение в других объятиях и страстях, но это не приносит желаемого забытья, а лишь доставляет боль старой ране. Поэт не может забыть ту, которая попрала святое. Но ни задетая гордость, ни униженное достоинство не мешают Блоку "лить слезы" и звать любимую женщину, которая, увы, не снизошла.
В стихе все достаточно символично: это и цвет плаща — синий — символизирующий измену, и выброшенное лирическим героем кольцо, и слова о молодости, которая воплощает ушедшую любовь. И, тем не менее, Блок, потеряв музу всей своей жизни, не сдается перед ударами судьбы. В конце стихотворения он говорит о том, что все все миновало и убрав портрет жены со своего стола — вычеркнул ее из своего сердца и продолжил жить дальше.
— На дачу. Не слыхал разве, у меня дача завелась?
Дача, дача… Это суседи так зовут, а я-то: татино пепелище. Три года назад Митрий переехал в середку деревни — надоело жить-то на отшибе. У нас, в верхнем конце, сам знаешь, и вода далеко — кажное ведро надоть в гору, и комары летом — заживо съедят, а зимой опять дороги к нам нету, болотом ездим. Там теперь главный-то тракт у нас, где молотилки, да пилорама, да мастерские.
Сама, сама парню-то посоветовала переехать. Буде, говорю, я помучилась, а ты давай в середку гнезда людского. Переехали. Дом Митрий построил — не знаю, есть ли лучше-то во всей деревне. Варанда, наверху избушечка, три комнаты, мне комната отведена. «Мама, говорит, ты всю жизнь в старье жила, покрасуйся хоть на старости, хоть под конец жизни свет увидь». А я знашь как в хоромах-то новых стала жить? Заболела. Какая-то болезнь пристала — сохну, аппетиту нету, и все на лежку, все на лежку тянет.
Митрий — не последний человек в деревне — дохтуров из района вызвал. Те наехали со всякими лекарствами. «Что, бабка? Чем болешь?» Надавали всяких порошков. Нет, не лучше. С фунт але боле за зиму выпила. Ну весны дождалась, вези, говорю, парень, матерь на старо пепелище. Хочу, говорю, перед тем, как глаза закрыть, на свое подворье поглядеть.
Ну приехали. Посидела я на бревнышке — изба раскатана, дом раскатан, потом попила водички из своего колодца. Мне и лучше. Я назавтра сама встала да и пошла. Вот с тех пор и хожу чуть ли не кажный день. У людей как бы робить да как бы что сделать, а я с утра чай пить на свое подворье. Митрий от дождя и сараюшку поставил. «Делай, мати, как тебе надобно, хоть каждый день ходи на свое подворье чай пить, только не помирай».
С первых строк чувствуется сила любви автора, обращенная к той, уходящей в синем плаще, женщине. Он трепетно и нежно называет ее, сокрушается и отчаивается, переливая на бумагу свою боль. Блок сравнивает любимую с молодостью, указывая на ее безвозвратность. Отчаяньем пропитаны все строки стиха, они вызывают сопереживание к страданиям лирического героя, для которого жизнь погрязла во мрак и бесконечные скитания.
Разочарованный прекрасным и чистым чувством, Блок в отчаянье пытается забыться и найти утешение в других объятиях и страстях, но это не приносит желаемого забытья, а лишь доставляет боль старой ране. Поэт не может забыть ту, которая попрала святое. Но ни задетая гордость, ни униженное достоинство не мешают Блоку "лить слезы" и звать любимую женщину, которая, увы, не снизошла.
В стихе все достаточно символично: это и цвет плаща — синий — символизирующий измену, и выброшенное лирическим героем кольцо, и слова о молодости, которая воплощает ушедшую любовь. И, тем не менее, Блок, потеряв музу всей своей жизни, не сдается перед ударами судьбы. В конце стихотворения он говорит о том, что все все миновало и убрав портрет жены со своего стола — вычеркнул ее из своего сердца и продолжил жить дальше.