2. прочитайте данный отрывок и выделите детали, раскрывающие харак
понять характер героя. свои наблюдения подтвердите цитатами.
семилеток все стоял и слушал. с каждым шорохом он вздрагивал
звали в черный лес, к снегам. он вспомнил год. тогда он вырва
погнались за ним, чтобы прижать в углу и спутать, а он дерзким прыж
ускакал. помнит, как до устали носился по полям. а через день его н
живым кольцом замкнули в сопках. все ближе и ближе подвигались л
погнали его в сад. но семилеток молнией сверкал по склонам сопок, ло
моменты, и ушел. ушел совсем далеко, к снеговым вершинам. люд
лошадях кричали что-то долго и пронзительно, но, потерявши след, |
семилетка - и каждый раз он уходил: выносили молодые ноги. так поле
горах. рога его окрепли и засохли. он уже не боялся обломать их в
ветви рогов внушали смелость и отвагу. семилеток рыскал по поля
звонкой меди отдавался его голос в диком камне. но не было ответа с
скалы, откинет голову и злобно крикнет в горы. лес молчит. ни звука. 1
камень и замрет. марал бросается в волнении с горы в долину: а оттуда
дескри
ритерий оценивания
бучающийся
пределяет тему и идею произведения,
1
Понятие “идеальный читатель” употребляется здесь едва ли не в буквальном, терминологическом смысле. Идеальный, или концепирован- ный читатель — своеобразный аналог автора — носителя концепции, воплощенной в тексте; это и читатель, который моделируется автором как реципиент (“собеседник” у Мандельштама, “друг в поколеньи” у Баратынского). Но в нашем случае автором является сама власть, а читатель, по аналогии, продукт сотворчества власти и массы. Это и своеобразный “горизонт ожиданий' власти. Речь, таким образом, идет о величине во всех смыслах идеальной, хотя ее создание потребовало, как мы могли видеть, вполне материальных усилий и затрат. Рассмотреть “материальное измерение” идеального читателя вряд ли возможно в рамках только историко-литературного исследования — это предмет социологии и культурной антропологии. Здесь нас занимают некоторые собственно историко-культурные аспекты явления.
М.Бахтин полагал, что диалог всегда предполагает наличие некоторого третьего собеседника, формально не участвующего в процессе общения, но играющего роль некоей “точки отсчета”, по отношению к
которой реальные коммуниканты упорядочивают свои позиции1. Таким “нададресатом” в нашем случае является власть, стремящаяся к максимальному воздействию на участников диалога. Несомненно, что чистая власть в качестве такого “нададресата” радикально отличается от традиционных “третьих в диалоге” (“суд Божий”, “суд истории”, “требования совести” и т.д.), хотя и есть соблазн этих “третьих” вынести в один знаменатель. Нельзя, однако, не учитывать, что в нашем случае “амбиции третьего” столь всеохватны и подкрепляются столь мощными аргументами, что практически не оставляют возможности для участников диалога самоопределиться. В этом случае мы вправе говорить о смерти диалога, предрешенной смертью его участников как полноценных коммуникантов.