32. в последнем эпизоде повествователь говорит о фантастическом окон-
чании» «бедной », а чуть позднее определяет её как совер-
шенно истинную ». фантастично или реально окончание sulu-
нели»? как вы объясняете финальные образы грабителя-мертвеца и
привидения с преоrромными усами?
Жизнь в городах кипит и молодым людям интересно. Поэтому Катерина редко пишет дочери, чтобы не мешать. Настя тоже не пишет, но по другой причине. Она боится материнских слез и укоров. Девушка просто высылала деньги, но старалась не общаться. Из-за такого равнодушия Катерина Петровна сильно страдала. Она хотела увидеть дочку. Годы были уже не те, женщина больше не могла управляться сама по хозяйству. И хотя ей соседская девчушка и сторож Тихон, все равно было сложно.
Катерина Петровна любила свой сад и поэтому сейчас выходила, чтобы хотя бы прогуляться там. Но она быстро уставала, однажды приостановилась, чтобы отдохнуть, и схватилась за холодную ветку клена. Главная героиня узнала – это было дерево, которое она посадила еще, когда была девушкой-хохотушкой. Он стоял облетевший, и будто грустный от того, что не может никуда уйти в эту непогоду. Время событий в рассказе – осень. Она была особенно холодной, поэтому природа почти вся отцвела, было ветрено и дождливо. И только один маленький подсолнечник во дворе героини продолжал бороться за жизнь. Главная героиня в отличие от него отчаялась и стала переживать, что не переживет эту зиму. Женщина пишет письмо дочери с приехать. Катерина Петровна начинает письмо со слов «ненаглядная моя», словно подчеркивая то, чего ей так не хватало – глядеть на родную дочь. Она не просит многого, а только хотя бы один день свидеться. Отчаяние заставляет высказать и свое опасение – что она вряд ли переживет эту зиму. Переживает Катерина и за свой сад, который уже почти засох. Она и не видит его сейчас, потому что очень слаба.
Письмо Катерины Петровны к дочери – это крик о , отчаянная о внимании родного человека. Его относит на почту соседская девочка Манюшка, которая сочувствует несчастной женщине.
Настя получила письмо, но не стала его сразу читать, успокоив себя мыслью, что, если пишет, значит все нормально. Она продолжила заниматься своими делами, несколько недель организовывала выставку для забытого скульптора. Символично то, что она заботилась о чужом для нее человеке и забыла о родном. И уже на выставке под звук аплодисментов она узнает с телеграммы, что все плохо. Она спешит домой, но слишком поздно.
Если бы героиня прочитала письмо сразу, возможно, конец рассказа был немного другим. Писатель учит нас тому, что время быстротечно и нельзя оставлять общение с близкими людьми на потом.
Витька Борзёнков поехал на базар в районный город, продал сала на сто пятьдесят рублей (он собирался жениться, позарез нужны были деньги) и пошёл в винный ларёк «смазать» стакан-другой красного. Подошла молодая девушка, попросила: «Разреши прикурить». «С похмелья?» — прямо спросил Витька. «Ну», — тоже просто ответила девушка. «И похмелиться не на что, да?» — «А у тебя есть?» Витька купил ещё. Выпили. Обоим стало хорошо. «Может, ещё?» — спросил Витька. «Только не здесь. Можно ко мне пойти». В груди у Витьки нечто такое — сладостно-скользкое — вильнуло хвостом. Домик девушки оказался чистеньким — занавесочки, скатёрочки на столах. Подружка появилась. Разлили вино. Витька прямо за столом целовал девушку, а та вроде отталкивала, а сама льнула, обнимала за шею. Что было потом, Витька не помнит — как отрезало. Очнулся поздно вечером под каким-то забором. Голова гудела, во рту пересохло. Обшарил карманы — денег не было. И пока дошёл он до автобусной станции, столько злобы накопил на городских прохиндеев, так их возненавидел, что даже боль в голове поунялась. На автобусной станции Витька купил ещё бутылку, выпил её всю прямо из горлышка и отшвырнул в скверик. «Там же люди могут сидеть», — сказали ему. Витька достал свой флотский ремень, намотал на руку, оставив свободной тяжёлую бляху. «Разве в этом вшивом городишке есть люди?» И началась драка. Прибежала милиция, Витька сдуру ударил бляхой одного по голове. Милиционер упал... И его отвезли в КПЗ.Мать Витькина узнала о несчастье на другой день от участкового. Витька был её пятым сыном, выходила его из последних сил, получив с войны похоронку на мужа, и он крепкий вырос, ладный собой, добрый. Одна беда: как выпьет — дурак дураком становится. «Что же ему теперь за это?» — «Тюрьма. Лет пять могут дать». Мать кинулась в район. Переступив порог милиции, упала мать на колени, запричитала: «Ангелы вы мои милые, да разумные ваши головушки!.. Простите его, окаянного!» «Ты встань, встань, здесь не церква, — сказали ей. — Ты погляди на ремень твоего сына — таким ведь и убить можно. Сын твой троих человек в больницу отправил. Не имеем мы права таких отпускать». — «А к кому же мне теперь идти?» — «Иди к прокурору». Прокурор разговор начал с нею ласково: «Много вас, детей, в семье у отца росло?» «Шестнадцать, батюшка». — «Вот! И слушались отца. А почему? Никому не спускал, и все видели, что шкодить нельзя. Так и в обществе — одному спустим с рук, другие начнут». Мать поняла только, что и этот невзлюбил её сына. «Батюшка, а выше тебя есть кто?» — «Есть. И много. Только обращаться к ним бесполезно. Никто суд не отменит». — «Разреши хоть свиданку с сыном». — «Это можно».
С бумагой, выписанной прокурором, мать снова отправилась в милицию. В глазах её все туманилось и плыло, она молча плакала, вытирая слезы концами платка, но шла привычно скоро. «Ну что прокурор?» — спросили её в милиции. «Велел в краевые организации ехать, — слукавила мать. — А вот — на свиданку». Она подала бумагу. Начальник милиции немного удивился, и мать, заметив это, подумала: «А-а». Ей стало полегче. За ночь Витька осунулся, оброс — больно смотреть. И мать вдруг перестала понимать, что есть на свете милиция, суд, прокурор, тюрьма... Рядом сидел её ребёнок, виноватый, бес . Мудрым сердцем своим поняла она, какое отчаяние гнетёт душу сына. «Все прахом! Вся жизнь пошла кувырком!» — «Тебя как вроде уже осудили! — сказала мать с укором. — Сразу уж — жизнь кувырком. Какие-то слабые вы... Ты хоть сперва спросил бы: где я была, чего достигла?» — «Где была?» — «У прокурора... Пусть, говорит, пока не переживает, пусть всякие мысли выкинет из головы... Мы, дескать, сами тут сделать ничего не можем, потому что не имеем права. А ты, мол, не теряй времени, а садись и езжай в краевые организации... Счас я, значит, доеду до дому, характеристику на тебя возьму. А ты возьми да в уме . Ничего, ты — крещёный. Со всех сторон будем заходить. Ты, главное, не задумывайся, что все теперь кувырком».
Мать встала с нар, мелко перекрестила сына и одними губами тебя Христос», Шла она по коридору и опять ничего не видела от слез. Жутко становилось. Но мать — действовала. Мыслями она была уже в деревне, прикидывала, что ей нужно сделать до отъезда, какие бумаги взять. Знала она, что останавливаться, впадать в отчаяние — это гибель. Поздним вечером она села в поезд и поехала. «Ничего, добрые люди ». Она верила, что .