Кони несут среди сугробов, опасности нет: в сторону не бросятся, все лес, и снег им по брюхо — править не нужно. Скачем опять в гору извилистой тропой; вдруг крутой поворот, и как будто неожиданно вломились с маху в притворенные ворота при громе колокольчика. Не было силы остановить лошадей у крыльца, протащили мимо и засели в снегу нерасчищенного двора.. . Я оглядываюсь: вижу на крыльце Пушкина, босиком, в одной рубашке, с поднятыми вверх руками. Не нужно говорить, что тогда во мне происходило. Выскакиваю из саней, беру его в охапку и тащу в комнату. На дворе страшный холод. Смотрим друг на друга, целуемся, молчим! Он забыл, что надобно прикрыть наготу, я не думал об заиндевевшей шубе и шапке. Было около восьми часов утра. Не знаю, что делалось. Прибежавшая старуха застала нас в объятиях друг друга в том самом виде, как мы попали в дом: один — почти голый, другой — весь забросанный снегом. Наконец, пробила слеза — мы очнулись. Совестно стало перед этой женщиной, впрочем, она все поняла. Не знаю, за кого приняла меня, только, ничего не спрашивая, бросилась обнимать. Я тотчас догадался, что это добрая его няня, столько раз им воспетая, — чуть не задушил ее в объятиях. Все это происходило на маленьком пространстве. Комната Александра была возле крыльца, с окном на двор, через которое он увидел меня, услышал колокольчик. В этой небольшой комнате помещалась кровать его с пологом, письменный стол, диван, шкаф с книгами. Во всем поэтический беспорядок, везде разбросаны исписанные листы бумаги, всюду валялись обкусанные, обожженные кусочки перьев. Я между тем приглядывался, где бы умыться.. . Кой-как все это тут же уладили, копошась среди отрывистых вопросов: что? как? где? Наконец, помаленьку прибрались; мы уселись с трубками. Беседа пошла привольнее; многое надо было рассказать, о многом расспросить друг друга! Пушкин показался мне несколько серьезнее прежнего, сохраняя, однако ж, ту же веселость. Он, как дитя, был рад нашему свиданию, несколько раз повторял, что ему еще не верится, что мы вместе. Прежняя его живость во всем проявлялась в каждом слове, в каждом воспоминании: им не было конца в неумолкаемой нашей болтовне. Наружно он мало переменился, оброс только бакенбардами. ...Среди разговора внезапно он спросил меня: что о нем говорят в Петербурге и в Москве? Я ему ответил, что читающая наша публика благодарит его за всякий литературный подарок, что стихи его приобрели народность во всей России и, наконец, что близкие и друзья помнят и любят его, желая искренно, чтобы скорее кончилось его изгнание. Он терпеливо выслушал меня и сказал, что несколько примирился в эти четыре месяца с новым своим бытом, вначале очень для него тягостным; что тут хотя невольно, но все-таки отдыхает от прежнего шума и волнения; с Музой живет в ладу и трудится охотно и усердно. (434 слова) (По И. И. Пущину. Записки о Пушкине)
Сюжет- Действие происходит в 1920-х годах. Героиня — выпускница курсов Мария Никифоровна Нарышкина — получает направление в дальнее село Хошутово, граничащее сосреднеазиатской пустыней. Прибыв к месту назначения, молодая учительница видит населённый пункт с каменной школой, чахлым кустарником и сугробами песка. Повседневная жизнь крестьян сосредоточена вокруг чистки изб и дворов от песчаных заносов.
Энтузиазм, с которым Нарышкина приступает к работе, вскоре сменяется растерянностью: голодные и больные ученики посещают занятия нерегулярно; местным жителям, обессилевшим в борьбе с песком, до школы нет никакого дела. Мария Никифоровна сознаёт, что в этом селе главным учебным предметом должно быть «искусство превращать пустыню в живую землю». Теперь её усилия направлены на создание защитных полос, орошаемых огородов, питомника. Школа становится центром сельской жизни: туда приходят и дети, и взрослые.
На третий год село подвергается набегу кочевников и возвращается к прежнему — дореформенному — состоянию; исчезают зелёные насаждения, пропадает вода. Разгневанная Нарышкина пытается вступает в диалог с вождём племени; в ответ на её претензии тот поясняет, что в действиях его людей нет злого умысла. Отметив про себя, что вождь неглуп, Мария Никифоровна отправляется с докладом в отдел народного образования. Заведующий, выслушав учительницу, предлагает ей переехать в Сафуту — село, в котором живут кочевники. Они тоже должны получить знания о культуре песков. Нарышкина колеблется; ей не даёт покоя вопрос, должна ли она отказаться от личной жизни ради преобразования пустынных земель. Тем не менее молодая женщина соглашается. Чиновник, не скрывая удивления, признаёт, что Мария Никифоровна могла бы управлять «не только школой, но и целым народом».
Я оглядываюсь: вижу на крыльце Пушкина, босиком, в одной рубашке, с поднятыми вверх руками. Не нужно говорить, что тогда во мне происходило. Выскакиваю из саней, беру его в охапку и тащу в комнату. На дворе страшный холод. Смотрим друг на друга, целуемся, молчим! Он забыл, что надобно прикрыть наготу, я не думал об заиндевевшей шубе и шапке.
Было около восьми часов утра. Не знаю, что делалось. Прибежавшая старуха застала нас в объятиях друг друга в том самом виде, как мы попали в дом: один — почти голый, другой — весь забросанный снегом. Наконец, пробила слеза — мы очнулись. Совестно стало перед этой женщиной, впрочем, она все поняла. Не знаю, за кого приняла меня, только, ничего не спрашивая, бросилась обнимать. Я тотчас догадался, что это добрая его няня, столько раз им воспетая, — чуть не задушил ее в объятиях.
Все это происходило на маленьком пространстве. Комната Александра была возле крыльца, с окном на двор, через которое он увидел меня, услышал колокольчик. В этой небольшой комнате помещалась кровать его с пологом, письменный стол, диван, шкаф с книгами. Во всем поэтический беспорядок, везде разбросаны исписанные листы бумаги, всюду валялись обкусанные, обожженные кусочки перьев.
Я между тем приглядывался, где бы умыться.. . Кой-как все это тут же уладили, копошась среди отрывистых вопросов: что? как? где? Наконец, помаленьку прибрались; мы уселись с трубками. Беседа пошла привольнее; многое надо было рассказать, о многом расспросить друг друга!
Пушкин показался мне несколько серьезнее прежнего, сохраняя, однако ж, ту же веселость. Он, как дитя, был рад нашему свиданию, несколько раз повторял, что ему еще не верится, что мы вместе. Прежняя его живость во всем проявлялась в каждом слове, в каждом воспоминании: им не было конца в неумолкаемой нашей болтовне. Наружно он мало переменился, оброс только бакенбардами.
...Среди разговора внезапно он спросил меня: что о нем говорят в Петербурге и в Москве? Я ему ответил, что читающая наша публика благодарит его за всякий литературный подарок, что стихи его приобрели народность во всей России и, наконец, что близкие и друзья помнят и любят его, желая искренно, чтобы скорее кончилось его изгнание.
Он терпеливо выслушал меня и сказал, что несколько примирился в эти четыре месяца с новым своим бытом, вначале очень для него тягостным; что тут хотя невольно, но все-таки отдыхает от прежнего шума и волнения; с Музой живет в ладу и трудится охотно и усердно. (434 слова) (По И. И. Пущину. Записки о Пушкине)
Энтузиазм, с которым Нарышкина приступает к работе, вскоре сменяется растерянностью: голодные и больные ученики посещают занятия нерегулярно; местным жителям, обессилевшим в борьбе с песком, до школы нет никакого дела. Мария Никифоровна сознаёт, что в этом селе главным учебным предметом должно быть «искусство превращать пустыню в живую землю». Теперь её усилия направлены на создание защитных полос, орошаемых огородов, питомника. Школа становится центром сельской жизни: туда приходят и дети, и взрослые.
На третий год село подвергается набегу кочевников и возвращается к прежнему — дореформенному — состоянию; исчезают зелёные насаждения, пропадает вода. Разгневанная Нарышкина пытается вступает в диалог с вождём племени; в ответ на её претензии тот поясняет, что в действиях его людей нет злого умысла. Отметив про себя, что вождь неглуп, Мария Никифоровна отправляется с докладом в отдел народного образования. Заведующий, выслушав учительницу, предлагает ей переехать в Сафуту — село, в котором живут кочевники. Они тоже должны получить знания о культуре песков. Нарышкина колеблется; ей не даёт покоя вопрос, должна ли она отказаться от личной жизни ради преобразования пустынных земель. Тем не менее молодая женщина соглашается. Чиновник, не скрывая удивления, признаёт, что Мария Никифоровна могла бы управлять «не только школой, но и целым народом».