"Одного такого стихотворения, -- писал Белинский, -- вполне достаточно, чтоб признать в авторе замечательное, выходящее за черту обыкновенности, дарование. У самого Пушкина это стихотворение было бы из лучших его антологических пьес" (VI, 10--11).
На первый взгляд может показаться странной для радикального демократа столь высокая аттестация написанных в античной манере стихотворений, плотно населенных фавнами, нимфами, наядами и прочими мифологическими существами. Хорошо известно, с какой неотразимой иронией отзывался позднее, в конце 1850-х годов, Н. Г. Чернышевский об антологических стихотворениях поэта Н. Ф. Щербины. У революционеров-шестидесятников этот вид лирики, несозвучный духу новой эпохи, вызывал неизменный и вполне объяснимый протест. Но Белинский начала 1840-х годов имел все основания видеть в антологической лирике не до конца еще исчерпанные ресурсы для художественного развития русского общества. Кроме того, если вернуться к Н. Ф. Щербине, следует отметить, что он вдохновлялся образцами эллинистической литературы периода ее упадка; в стихотворении "Волосы Береники" поэт, по остроумному выражению Чернышевского, "вместо плача женщины о волосах... придумал плач волос о женщине" {Н. Г. Чернышевский. Полн. собр. соч., т. IV, М,, 1948, с. 533.}, в то время как превосходная эстетическая интуиция Майкова предохраняла его от подобного рода начетнических кунштюков и вовлекала в русло бессмертных традиций античной классики. Именно поэтому вторичность антологических стихотворений Майкова не смущала Белинского, и он находил в них и "целомудренную красоту", и "грациозность образов", и "виртуозность резца" (VI, 10). Полагая, что не головоломная эллинистическая книжность, а "природа с её живыми впечатлениями" является "исходным пунктом", "наставницей и вдохновительницей поэта" (VI, 12--13), критик приводил для подтверждения своей мысли стихотворение "Октава":
Объяснение:
"Одного такого стихотворения, -- писал Белинский, -- вполне достаточно, чтоб признать в авторе замечательное, выходящее за черту обыкновенности, дарование. У самого Пушкина это стихотворение было бы из лучших его антологических пьес" (VI, 10--11).
На первый взгляд может показаться странной для радикального демократа столь высокая аттестация написанных в античной манере стихотворений, плотно населенных фавнами, нимфами, наядами и прочими мифологическими существами. Хорошо известно, с какой неотразимой иронией отзывался позднее, в конце 1850-х годов, Н. Г. Чернышевский об антологических стихотворениях поэта Н. Ф. Щербины. У революционеров-шестидесятников этот вид лирики, несозвучный духу новой эпохи, вызывал неизменный и вполне объяснимый протест. Но Белинский начала 1840-х годов имел все основания видеть в антологической лирике не до конца еще исчерпанные ресурсы для художественного развития русского общества. Кроме того, если вернуться к Н. Ф. Щербине, следует отметить, что он вдохновлялся образцами эллинистической литературы периода ее упадка; в стихотворении "Волосы Береники" поэт, по остроумному выражению Чернышевского, "вместо плача женщины о волосах... придумал плач волос о женщине" {Н. Г. Чернышевский. Полн. собр. соч., т. IV, М,, 1948, с. 533.}, в то время как превосходная эстетическая интуиция Майкова предохраняла его от подобного рода начетнических кунштюков и вовлекала в русло бессмертных традиций античной классики. Именно поэтому вторичность антологических стихотворений Майкова не смущала Белинского, и он находил в них и "целомудренную красоту", и "грациозность образов", и "виртуозность резца" (VI, 10). Полагая, что не головоломная эллинистическая книжность, а "природа с её живыми впечатлениями" является "исходным пунктом", "наставницей и вдохновительницей поэта" (VI, 12--13), критик приводил для подтверждения своей мысли стихотворение "Октава":