У него были две сказки. Одна своя, о которой никто не знал. Другая та,
которую рассказывал дед. Потом не осталось ни одной. Об этом речь.
В тот год ему исполнилось семь лет, шел восьмой.
Сначала был куплен портфель. Черный дерматиновый портфель с блестящим
металлическим замочком-защелкой, проскальзывающей под скобу. С накладным
кармашком для мелочей. Словом, необыкновенный самый обыкновенный школьный
портфель. С этого все и началось.
Дед купил его в заезжей автолавке. Автолавка, объезжая с товарами
скотоводов в горах, заглядывала иной раз и к ним на лесной кордон, в
Сан-Ташскую падь.
Отсюда, от кордона, по ущельям и склонам поднимался в верховья
заповедный горный лес. На кордоне всего три семьи. Но все же время от
времени автолавка наведывалась и к лесникам.
Единственный мальчишка на все три двора, он всегда первым замечал
автолавку.
- Едет! - кричал он, подбегая к дверям и окошкам. - Машина-магазин
едет!
Колесная дорога пробивалась сюда с побережья Иссык-Куля, все время
ущельем, берегом реки, все время по камням и ухабам. Не очень просто было
ездить по такой дороге. Дойдя до Караульной горы, она поднималась со дна
теснины на откос и оттуда долго спускалась по крутому и голому склону ко
дворам лесников. Караульная гора совсем рядом - летом почти каждый день
мальчик бегал туда смотреть в бинокль на озеро. И там, на дороге, всегда все
видно как на ладони - и пеший, и конный, и, уж конечно, машина.
[7]
В тот раз - а это случилось жарким летом - мальчик купался в своей
запруде и отсюда увидел, как запылила по откосу машина. Запруда была на краю
речной отмели, на галечнике. Ее соорудил дед из камней. Если бы не эта
запруда, кто знает, может быть, мальчика давно уже не было бы в живых. И,
как говорила бабка, река давно бы уже перемыла его кости и вынесла бы их
прямо в Иссык-Куль, и разглядывали бы их там рыбы и всякая водяная тварь. И
никто не стал бы его искать и по нем убиваться - потому что нечего лезть в
воду и потому что не больно кому он нужен. Пока что этого не случилось. А
случись, кто знает, - бабка, может, и вправду не кинулась бы Еще
был бы он ей родным, а то ведь, она говорит, чужой. А чужой - всегда чужой,
сколько его ни корми, сколько за ним ни ходи. Чужой... А что, если он не
хочет быть чужим? И почему именно он должен считаться чужим? Может быть, не
он, а сама бабка чужая?
Но об этом - потом, и о запруде дедовой тоже потом...
Так вот, завидел он тогда автолавку, она спускалась с горы, а за ней по
дороге пыль клубилась следом. И так он обрадовался, точно знал, что будет
ему куплен портфель. Он тотчас выскочил из воды, быстро натянул на тощие
бедра штаны и, сам мокрый еще, посиневший - вода в реке холодная, - побежал
по тропе ко двору, чтобы первым возвестить приезд автолавки.
Мальчик быстро бежал, перепрыгивая через кустики и обегая валуны, если
не по силам было их перескочить, и нигде не задержался ни на секунду - ни
возле высоких трав, ни возле камней, хотя знал, что были они вовсе не
простые. Они могли обидеться и даже подставить ножку. "Машина-магазин
приехала. Я приду потом", - бросил он на ходу "Лежащему верблюду" - так он
назвал рыжий горбатый гранит, по грудь ушедший в землю. Обычно мальчик не
проходил мимо, не похлопав своего "Верблюда" по горбу. Хлопал он его
по-хозяйски, как дед своего куцехвостого мерина - так, небрежно, походя; ты,
мол, обожди, а я отлучусь тут по делу. Был у него валун "Седло" - наполовину
белый, наполовину черный, пегий камень с седловинкой, где можно было
посидеть верхом, как на коне. Был еще камень "Волк" - очень похожий на
волка, бурый, с сединой, с мощным загривком и тяжелым надлобьем. К нему он
подбирался ползком и прицеливался. Но самый любимый камень -
У него были две сказки. Одна своя, о которой никто не знал. Другая та,
которую рассказывал дед. Потом не осталось ни одной. Об этом речь.
В тот год ему исполнилось семь лет, шел восьмой.
Сначала был куплен портфель. Черный дерматиновый портфель с блестящим
металлическим замочком-защелкой, проскальзывающей под скобу. С накладным
кармашком для мелочей. Словом, необыкновенный самый обыкновенный школьный
портфель. С этого все и началось.
Дед купил его в заезжей автолавке. Автолавка, объезжая с товарами
скотоводов в горах, заглядывала иной раз и к ним на лесной кордон, в
Сан-Ташскую падь.
Отсюда, от кордона, по ущельям и склонам поднимался в верховья
заповедный горный лес. На кордоне всего три семьи. Но все же время от
времени автолавка наведывалась и к лесникам.
Единственный мальчишка на все три двора, он всегда первым замечал
автолавку.
- Едет! - кричал он, подбегая к дверям и окошкам. - Машина-магазин
едет!
Колесная дорога пробивалась сюда с побережья Иссык-Куля, все время
ущельем, берегом реки, все время по камням и ухабам. Не очень просто было
ездить по такой дороге. Дойдя до Караульной горы, она поднималась со дна
теснины на откос и оттуда долго спускалась по крутому и голому склону ко
дворам лесников. Караульная гора совсем рядом - летом почти каждый день
мальчик бегал туда смотреть в бинокль на озеро. И там, на дороге, всегда все
видно как на ладони - и пеший, и конный, и, уж конечно, машина.
[7]
В тот раз - а это случилось жарким летом - мальчик купался в своей
запруде и отсюда увидел, как запылила по откосу машина. Запруда была на краю
речной отмели, на галечнике. Ее соорудил дед из камней. Если бы не эта
запруда, кто знает, может быть, мальчика давно уже не было бы в живых. И,
как говорила бабка, река давно бы уже перемыла его кости и вынесла бы их
прямо в Иссык-Куль, и разглядывали бы их там рыбы и всякая водяная тварь. И
никто не стал бы его искать и по нем убиваться - потому что нечего лезть в
воду и потому что не больно кому он нужен. Пока что этого не случилось. А
случись, кто знает, - бабка, может, и вправду не кинулась бы Еще
был бы он ей родным, а то ведь, она говорит, чужой. А чужой - всегда чужой,
сколько его ни корми, сколько за ним ни ходи. Чужой... А что, если он не
хочет быть чужим? И почему именно он должен считаться чужим? Может быть, не
он, а сама бабка чужая?
Но об этом - потом, и о запруде дедовой тоже потом...
Так вот, завидел он тогда автолавку, она спускалась с горы, а за ней по
дороге пыль клубилась следом. И так он обрадовался, точно знал, что будет
ему куплен портфель. Он тотчас выскочил из воды, быстро натянул на тощие
бедра штаны и, сам мокрый еще, посиневший - вода в реке холодная, - побежал
по тропе ко двору, чтобы первым возвестить приезд автолавки.
Мальчик быстро бежал, перепрыгивая через кустики и обегая валуны, если
не по силам было их перескочить, и нигде не задержался ни на секунду - ни
возле высоких трав, ни возле камней, хотя знал, что были они вовсе не
простые. Они могли обидеться и даже подставить ножку. "Машина-магазин
приехала. Я приду потом", - бросил он на ходу "Лежащему верблюду" - так он
назвал рыжий горбатый гранит, по грудь ушедший в землю. Обычно мальчик не
проходил мимо, не похлопав своего "Верблюда" по горбу. Хлопал он его
по-хозяйски, как дед своего куцехвостого мерина - так, небрежно, походя; ты,
мол, обожди, а я отлучусь тут по делу. Был у него валун "Седло" - наполовину
белый, наполовину черный, пегий камень с седловинкой, где можно было
посидеть верхом, как на коне. Был еще камень "Волк" - очень похожий на
волка, бурый, с сединой, с мощным загривком и тяжелым надлобьем. К нему он
подбирался ползком и прицеливался. Но самый любимый камень -