Фалькларыст і вучоны Андрэй Беларэцкі ў пошуках цікавых гісторыяў трапляе аднойчы цёмнай снежнай ноччу ў сядзібу Яноўскіх, што раскінулася пасярод глыбокага чорнага лесу. Там ён сустракаецца з Надзеяй Яноўскай – маладой дзяўчынай, апошняй прадстаўніцай свайго роду. Праз адзіноту і замкненасць свайго жыцця маладая дзяўчына падаецца Беларэцкаму непрывабнай, блёклай. На твары яе – безвыходнасць і страх будучыні. Старыя праклёны вяртаюцца, і Надзея, якой няма яшчэ васемнаццаці гадоў, баіцца за сваё жыццё.
Маладая пані разважае не па-дзіцячы. Адна ў збяднелым агромністым маёнтку, яна навучылася жыць па-даросламу, шмат чытаць і думаць. Беларэцкі хутка разумее ў размовах з гаспадыняй сядзібы, што яна не мае нічога агульнага са сваім продкам, які з-за грошай здрадзіў сваёй зямлі і сваім людзям. Надзея – увасабленне найлепшага, што насіла ў сабе беларуская шляхта – сумленнасці, высакароднасці, годнасці. І ёй вельмі цяжка жыць цяпер у асяроддзі, дзе гэтыя якасці больш не шануюцца, а шануецца толькі багацце і нажыва.
Надзея Яноўская хварэе на лунатызм, што робіць яе вобраз яшчэ больш недарэчным, непрыстасаваным да рэальнасці. Яна быццам прывід, ходзіць па пакоях з высокімі столямі і састарэлай мэбляй. Андрэй Беларэцкі закахаецца ў гэтую апошнюю прадстаўніцу знатнага роду, вывезе яе са страшнага маёнтку ў лесе і ажэніцца з ёю.
«... Около 300 лет назад был провозглашен наш исторический „Lex sexualis“: „всякий из нумеров имеет право — как на сексуальный продукт — на любой нумер“.
Ну, дальше там уж техника. Вас тщательно исследуют в лабораториях Сексуального Бюро, точно определяют содержание половых гормонов в крови — и вырабатывают для вас соответствующий Табель сексуальных дней».
В 1919 — 1921 годах активно обсуждалась идея раскрепощения женщин в моральном и физическом плане. Одной из яростных ее сторонниц была Александра Михайловна Коллонтай — революционерка, государственный деятель и дипломат.
«Для рабочего класса большая текучесть и меньшая закрепленность общения полов вполне совпадают и даже непосредственно вытекают из основных задач данного класса», — считала Коллонтай. Она же составила доклад о вреде ревности и хотела, чтобы Совет Народных Комиссаров отменил ревность декретом.
До декрета дело, конечно, не дошло, но на фоне подобных выступлений родилась и новая теория «стакана воды» — сводящая любовь только к половым отношениям. Более того, популярность набирала идея одиночного материнства: девушки мечтали забеременеть от гениального или талантливого мужчины, чтобы потом растить ребенка самостоятельно в полной уверенности, что воспитывают будущего гения.
«Мы через комнату, где стояли маленькие, детские кровати (дети в ту эпоху были тоже частной собственностью)».
Как вы помните, в мире, где живет Д-503, развито «детоводство». Рожать позволено только определенным «нумерам», которые отвечают всем критериям, обозначенным генетиками Единого Государства. После рождения ребенок должен содержаться на «Детско-воспитательном Заводе», предполагается, что он становится собственностью государства и не принадлежит родителям.
Эта идея также пропагандировалась Коллонтай и изложена в ее книге «Семья и коммунистическое государство»: «Сознательная работница-мать должна дорасти до того, чтобы не делать разницы между твоими и моими, а помнить, что есть лишь наши дети, дети коммунистической трудовой России. <...> На месте узкой любви матери только к своему ребенку должна вырасти любовь матерей ко всем детям великой трудовой семьи». По мнению Александры Михайловны, дети должны были воспитываться в государственных учреждениях, в то время, когда их матери отдавали все свое время на благо государства.
«Вот был мой путь: от части к целому; часть — R-13, величественное целое — наш Институт Государственных Поэтов и Писателей».
А вот идея Института Государственных Поэтов и Писателей в России была воплощена. Организация, в которой состоял герой романа R-13 — это аллюзия на «Пролеткульт», идеологами которого были Александр Богданов и Алексей Гастев.
«Пролеткульт около 15 лет (с 1917 по 1932 гг.) и включал в себя не только «цеха» поэтов и писателей. Так, наиболее ярким отделением этой организации был театр, в котором в свое время работали Сергей Эйзенштейн и Григорий Александров.
«Кто, прочитав их, не склонится набожно перед самоотверженным трудом этого Нумера из Нумеров? А жуткие красные „Цветы Судебных приговоров“? А бессмертная трагедия „Опоздавший на работу“? А настольная книга „Стансов о половой гигиене“?»
Здесь, в первую очередь, нас интересует трагедия, действительно оказавшаяся бессмертной. Речь идет о пьесе Горького «Работяга Словотеков», впервые поставленной в петроградском Театре народной комедии 16 мая 1920 года.
Эту пьесу Замятин упоминает и в статье «Я боюсь», горько иронизируя над тем, что власть яростно оберегает политическую и социальную «невинность» жителей советской России: «...где нам думать об Аристофане, когда даже невиннейший „Работяга Словотеков“ Горького снимается с репертуара, дабы охранить от соблазна этого малого несмышленыша — демос российский!». Аллюзия на Горького подчеркивает нелепость рассуждений Д-503.
«Цветы судебных приговоров» — намек на сборник стихотворений Шарля Бодлера, обвиненного в безнравственности.
«...настольная книга „Стансов о половой гигиене“» — отсылка к кодексу половой морали П. Фридлендер.
«— А вы слыхали: будто какую-то операцию изобрели — фантазию вырезывают? (На днях в самом деле я что-то вроде этого слышал.)
— Ну, знаю. При чем же это тут?
— А при том, что я бы на вашем месте — пошел и по сделать себе эту операцию».
Вероятно, речь идет о лоботомии. Есть основания полагать, что Замятину было известно о неудачной работе швейцарского психиатра Готлиба Буркхардта, в 1888 году удалившего лобные доли у шести пациентов, страдающих слуховыми галлюцинациями. Операция привела к гибели и самоубийствам пациентов.
Відповідь:
Фалькларыст і вучоны Андрэй Беларэцкі ў пошуках цікавых гісторыяў трапляе аднойчы цёмнай снежнай ноччу ў сядзібу Яноўскіх, што раскінулася пасярод глыбокага чорнага лесу. Там ён сустракаецца з Надзеяй Яноўскай – маладой дзяўчынай, апошняй прадстаўніцай свайго роду. Праз адзіноту і замкненасць свайго жыцця маладая дзяўчына падаецца Беларэцкаму непрывабнай, блёклай. На твары яе – безвыходнасць і страх будучыні. Старыя праклёны вяртаюцца, і Надзея, якой няма яшчэ васемнаццаці гадоў, баіцца за сваё жыццё.
Маладая пані разважае не па-дзіцячы. Адна ў збяднелым агромністым маёнтку, яна навучылася жыць па-даросламу, шмат чытаць і думаць. Беларэцкі хутка разумее ў размовах з гаспадыняй сядзібы, што яна не мае нічога агульнага са сваім продкам, які з-за грошай здрадзіў сваёй зямлі і сваім людзям. Надзея – увасабленне найлепшага, што насіла ў сабе беларуская шляхта – сумленнасці, высакароднасці, годнасці. І ёй вельмі цяжка жыць цяпер у асяроддзі, дзе гэтыя якасці больш не шануюцца, а шануецца толькі багацце і нажыва.
Надзея Яноўская хварэе на лунатызм, што робіць яе вобраз яшчэ больш недарэчным, непрыстасаваным да рэальнасці. Яна быццам прывід, ходзіць па пакоях з высокімі столямі і састарэлай мэбляй. Андрэй Беларэцкі закахаецца ў гэтую апошнюю прадстаўніцу знатнага роду, вывезе яе са страшнага маёнтку ў лесе і ажэніцца з ёю.
Детальніше - на -
Пояснення:
Відповідь:
«... Около 300 лет назад был провозглашен наш исторический „Lex sexualis“: „всякий из нумеров имеет право — как на сексуальный продукт — на любой нумер“.
Ну, дальше там уж техника. Вас тщательно исследуют в лабораториях Сексуального Бюро, точно определяют содержание половых гормонов в крови — и вырабатывают для вас соответствующий Табель сексуальных дней».
В 1919 — 1921 годах активно обсуждалась идея раскрепощения женщин в моральном и физическом плане. Одной из яростных ее сторонниц была Александра Михайловна Коллонтай — революционерка, государственный деятель и дипломат.
«Для рабочего класса большая текучесть и меньшая закрепленность общения полов вполне совпадают и даже непосредственно вытекают из основных задач данного класса», — считала Коллонтай. Она же составила доклад о вреде ревности и хотела, чтобы Совет Народных Комиссаров отменил ревность декретом.
До декрета дело, конечно, не дошло, но на фоне подобных выступлений родилась и новая теория «стакана воды» — сводящая любовь только к половым отношениям. Более того, популярность набирала идея одиночного материнства: девушки мечтали забеременеть от гениального или талантливого мужчины, чтобы потом растить ребенка самостоятельно в полной уверенности, что воспитывают будущего гения.
«Мы через комнату, где стояли маленькие, детские кровати (дети в ту эпоху были тоже частной собственностью)».
Как вы помните, в мире, где живет Д-503, развито «детоводство». Рожать позволено только определенным «нумерам», которые отвечают всем критериям, обозначенным генетиками Единого Государства. После рождения ребенок должен содержаться на «Детско-воспитательном Заводе», предполагается, что он становится собственностью государства и не принадлежит родителям.
Эта идея также пропагандировалась Коллонтай и изложена в ее книге «Семья и коммунистическое государство»: «Сознательная работница-мать должна дорасти до того, чтобы не делать разницы между твоими и моими, а помнить, что есть лишь наши дети, дети коммунистической трудовой России. <...> На месте узкой любви матери только к своему ребенку должна вырасти любовь матерей ко всем детям великой трудовой семьи». По мнению Александры Михайловны, дети должны были воспитываться в государственных учреждениях, в то время, когда их матери отдавали все свое время на благо государства.
«Вот был мой путь: от части к целому; часть — R-13, величественное целое — наш Институт Государственных Поэтов и Писателей».
А вот идея Института Государственных Поэтов и Писателей в России была воплощена. Организация, в которой состоял герой романа R-13 — это аллюзия на «Пролеткульт», идеологами которого были Александр Богданов и Алексей Гастев.
«Пролеткульт около 15 лет (с 1917 по 1932 гг.) и включал в себя не только «цеха» поэтов и писателей. Так, наиболее ярким отделением этой организации был театр, в котором в свое время работали Сергей Эйзенштейн и Григорий Александров.
«Кто, прочитав их, не склонится набожно перед самоотверженным трудом этого Нумера из Нумеров? А жуткие красные „Цветы Судебных приговоров“? А бессмертная трагедия „Опоздавший на работу“? А настольная книга „Стансов о половой гигиене“?»
Здесь, в первую очередь, нас интересует трагедия, действительно оказавшаяся бессмертной. Речь идет о пьесе Горького «Работяга Словотеков», впервые поставленной в петроградском Театре народной комедии 16 мая 1920 года.
Эту пьесу Замятин упоминает и в статье «Я боюсь», горько иронизируя над тем, что власть яростно оберегает политическую и социальную «невинность» жителей советской России: «...где нам думать об Аристофане, когда даже невиннейший „Работяга Словотеков“ Горького снимается с репертуара, дабы охранить от соблазна этого малого несмышленыша — демос российский!». Аллюзия на Горького подчеркивает нелепость рассуждений Д-503.
«Цветы судебных приговоров» — намек на сборник стихотворений Шарля Бодлера, обвиненного в безнравственности.
«...настольная книга „Стансов о половой гигиене“» — отсылка к кодексу половой морали П. Фридлендер.
«— А вы слыхали: будто какую-то операцию изобрели — фантазию вырезывают? (На днях в самом деле я что-то вроде этого слышал.)
— Ну, знаю. При чем же это тут?
— А при том, что я бы на вашем месте — пошел и по сделать себе эту операцию».
Вероятно, речь идет о лоботомии. Есть основания полагать, что Замятину было известно о неудачной работе швейцарского психиатра Готлиба Буркхардта, в 1888 году удалившего лобные доли у шести пациентов, страдающих слуховыми галлюцинациями. Операция привела к гибели и самоубийствам пациентов.
Пояснення: