Евгений из "Медного всадника" А. С. Пушкина, Аккакий Аккакиевич Башмачкин из "Шинели" Н. В. Гоголя. Маленький человек — это человек невысокого социального положения и происхождения, не одаренный выдающимися не отличающийся силой характера, но при этом добрый, никому не делающий зла, безобидный. Башмачкин, к примеру, был мелким чиновником, его мечта была низкой, не высоко духовной (приобретение новой шинели) , он не стремился к духовному возвышению, но при этом он не желал никому зла и жил по своим правилам.
Мощный Куинджи был не только великим художником, но также был и великим Учителем жизни. Его частная жизнь была необычна, уединённа, и только ближайшие его ученики знали глубины души его. Ровно в полдень он восходил на крышу дома своего, и, как только гремела полуденная крепостная пушка, тысячи птиц собирались вокруг него. Он кормил их из своих рук, этих бесчисленных друзей своих, голубей, воробьёв, ворон, галок, ласточек. Казалось, все птицы столицы слетались к нему и покрывали его плечи, руки и голову. Он говорил мне: "Подойди ближе, я скажу им, чтобы они не боялись тебя". Незабываемо было зрелище этого седого, улыбающегося человека, покрытого щебечущими пташками, — оно останется среди самых дорогих воспоминаний. Перед нами было одно из чудес природы, мы свидетельствовали, как малые пташки сидели рядом с воронами и те не вредили меньшим собратьям».
«Одна из обычных радостей Куинджи была бедным — так, чтобы они не знали, откуда пришло благодеяние. Куинджи, посылая денежную бедным, добавлял: "Только не говорите, от кого"».
«Неповторяема была вся жизнь его. Простой крымский пастушок, он сделался одним из самых прославленных наших художников исключительно благодаря своему дарованию. Излишне говорить, что, конечно, всё своё богатство он завещал народу на художественные цели».
«"Хоть в тюрьму посади, а всё же художник художником станет", — говаривал мой учитель Куинджи. Но зато он же восклицал: "Если вас под стеклянным колпаком держать нужно, то и пропадайте скорей! Жизнь в недотрогах не нуждается!" Он-то понимал значение жизненной битвы, борьбы Света со тьмою».
«Пришёл к Куинджи с этюдами служащий; художник похвалил его работы, но пришедший стал жаловаться: "Семья, служба мешают искусству". "Сколько вы часов на службе?" — спрашивает художник. "От десяти утра до пяти вечера". "А что вы делаете от четырёх до десяти?" "То есть как от четырёх?" "Именно от четырёх утра". "Но я сплю". "Значит, вы проспите всю жизнь. Когда я служил ретушёром в фотографии, работа продолжалась от десяти до шести, но зато все утро от четырёх до девяти было в моём распоряжении. А чтобы стать художником, довольно и четырёх часов каждый день".
Так сказал маститый мастер Куинджи, который, начав от подпаска стада, трудом и развитием таланта занял почётное место в искусстве России. Не суровость, но знание жизни давало в нём ответы, полные осознания своей ответственности, полные осознания труда и творчества».
«Помню, как после окончания Академии Художеств Общество Поощрения Художеств пригласило меня редактора журнала. Мои товарищи возмутились возможностью такого совмещения и прочили конец искусству. Но Куинджи твёрдо указал принять назначение, говоря: "Занятый человек всё успеет, зрячий всё увидит, а слепому всё равно картин не писать"».
«Сорок лет с тех пор, как ученики Куинджи разлетелись из мастерской его в Академии Художеств, но у каждого из нас живёт всё та же горячая любовь к Учителю жизни. В каждой статье об искусстве приходят на память всегда свежие заветы Учителя, уже более четверти века ушедшего от земли. Ещё в бытность нашу в Академии Щербов изобразил в карикатуре нашу мастерскую; для обстановки Щербов взял мою картину "Сходятся старцы", но карикатура лишь подчеркнула нашу общую любовь к Учителю. Когда же в 1896 году Президент Академии обвинил Куинджи в чрезмерном влиянии на учащихся и потребовал его ухода, то и все ученики Куинджи решили уйти вместе с Учителем. И до самой кончины Архипа Ивановича все мы оставались с ним в крепкой любви, в сердечном взаимопонимании и содружестве».
Маленький человек — это человек невысокого социального положения и происхождения, не одаренный выдающимися не отличающийся силой характера, но при этом добрый, никому не делающий зла, безобидный.
Башмачкин, к примеру, был мелким чиновником, его мечта была низкой, не высоко духовной (приобретение новой шинели) , он не стремился к духовному возвышению, но при этом он не желал никому зла и жил по своим правилам.
Мощный Куинджи был не только великим художником, но также был и великим Учителем жизни. Его частная жизнь была необычна, уединённа, и только ближайшие его ученики знали глубины души его. Ровно в полдень он восходил на крышу дома своего, и, как только гремела полуденная крепостная пушка, тысячи птиц собирались вокруг него. Он кормил их из своих рук, этих бесчисленных друзей своих, голубей, воробьёв, ворон, галок, ласточек. Казалось, все птицы столицы слетались к нему и покрывали его плечи, руки и голову. Он говорил мне: "Подойди ближе, я скажу им, чтобы они не боялись тебя". Незабываемо было зрелище этого седого, улыбающегося человека, покрытого щебечущими пташками, — оно останется среди самых дорогих воспоминаний. Перед нами было одно из чудес природы, мы свидетельствовали, как малые пташки сидели рядом с воронами и те не вредили меньшим собратьям».
«Одна из обычных радостей Куинджи была бедным — так, чтобы они не знали, откуда пришло благодеяние. Куинджи, посылая денежную бедным, добавлял: "Только не говорите, от кого"».
«Неповторяема была вся жизнь его. Простой крымский пастушок, он сделался одним из самых прославленных наших художников исключительно благодаря своему дарованию. Излишне говорить, что, конечно, всё своё богатство он завещал народу на художественные цели».
«"Хоть в тюрьму посади, а всё же художник художником станет", — говаривал мой учитель Куинджи. Но зато он же восклицал: "Если вас под стеклянным колпаком держать нужно, то и пропадайте скорей! Жизнь в недотрогах не нуждается!" Он-то понимал значение жизненной битвы, борьбы Света со тьмою».
«Пришёл к Куинджи с этюдами служащий; художник похвалил его работы, но пришедший стал жаловаться: "Семья, служба мешают искусству". "Сколько вы часов на службе?" — спрашивает художник. "От десяти утра до пяти вечера". "А что вы делаете от четырёх до десяти?" "То есть как от четырёх?" "Именно от четырёх утра". "Но я сплю". "Значит, вы проспите всю жизнь. Когда я служил ретушёром в фотографии, работа продолжалась от десяти до шести, но зато все утро от четырёх до девяти было в моём распоряжении. А чтобы стать художником, довольно и четырёх часов каждый день".
Так сказал маститый мастер Куинджи, который, начав от подпаска стада, трудом и развитием таланта занял почётное место в искусстве России. Не суровость, но знание жизни давало в нём ответы, полные осознания своей ответственности, полные осознания труда и творчества».
«Помню, как после окончания Академии Художеств Общество Поощрения Художеств пригласило меня редактора журнала. Мои товарищи возмутились возможностью такого совмещения и прочили конец искусству. Но Куинджи твёрдо указал принять назначение, говоря: "Занятый человек всё успеет, зрячий всё увидит, а слепому всё равно картин не писать"».
«Сорок лет с тех пор, как ученики Куинджи разлетелись из мастерской его в Академии Художеств, но у каждого из нас живёт всё та же горячая любовь к Учителю жизни. В каждой статье об искусстве приходят на память всегда свежие заветы Учителя, уже более четверти века ушедшего от земли. Ещё в бытность нашу в Академии Щербов изобразил в карикатуре нашу мастерскую; для обстановки Щербов взял мою картину "Сходятся старцы", но карикатура лишь подчеркнула нашу общую любовь к Учителю. Когда же в 1896 году Президент Академии обвинил Куинджи в чрезмерном влиянии на учащихся и потребовал его ухода, то и все ученики Куинджи решили уйти вместе с Учителем. И до самой кончины Архипа Ивановича все мы оставались с ним в крепкой любви, в сердечном взаимопонимании и содружестве».