Элемент композиции, к которому можно отнести следующий фрагмент в базарове, к которому анна сергеевна очевидно благоволила, хотя редко с ним соглашалась, стала проявляться небывалая прежде тревога, он легко раздражался, говорил нехотя, глядел сердито и не мог усидеть на месте, словно что его подмывало; а аркадий, который окончательно сам с собой решил, что влюблен в одинцову, начал предаваться тихому унынию. впрочем, это уныние не мешало ему сблизиться с катей; оно даже ему войти с нею в ласковые, приятельские отношения. «меня она не ценит! а вот доброе существо меня не отвергает», — думал он, и сердце его снова вкушало сладость великодушных ощущений. катя смутно понимала, что он искал какого-то утешения в ее обществе, и не отказывала ни ему, ни себе в невинном удовольствии полустыдливой, полудоверчивой дружбы. в присутствии анны сергеевны они не разговаривали между собою: катя всегда сжималась под зорким взглядом сестры, а аркадий, как оно и следует влюбленному человеку, вблизи своего предмета уже не мог обращать внимание ни на что другое; но хорошо ему было с одной катей. он чувствовал, что не в силах занять одинцову; он робел и терялся, когда оставался с ней наедине; и она не знала, что ему сказать: он был слишком для нее молод. напротив, с катей аркадий был как дома; он обращался с ней снисходительно, не мешал ей высказывать впечатления, возбужденные в ней музыкой, чтением повестей, стихов и прочими пустяками, сам не замечая или не сознавая, что эти пустяки и его занимали. с своей стороны, катя не мешала ему грустить. аркадию было хорошо с катей, одинцовой — с базаровым, а потому обыкновенно случалось так: обе парочки, побыв немного вместе, расходились каждая в свою сторону, особенно во время прогулок. катя обожала природу, и аркадий ее любил, хоть и не смел признаться в этом; одинцова была к ней довольно равнодушна, так же как и базаров. почти постоянное разъединение наших приятелей не осталось без последствий: отношения между ними стали меняться. базаров перестал говорить с аркадием об одинцовой, перестал даже бранить ее «аристократические замашки»; правда, катю он хвалил по-прежнему и только советовал умерять в ней сентиментальные наклонности, но похвалы его были торопливы, советы сухи, и вообще он с аркадием беседовал гораздо меньше он как будто избегал, как будто стыдился аркадий все это замечал, но хранил про себя свои замечания. настоящею причиной всей этой «новизны» было чувство, внушенное базарову одинцовой, — чувство, которое его мучило и бесило и от которого он тотчас отказался бы с презрительным хохотом и циническою бранью, если бы кто-нибудь хотя отдаленно намекнул ему на возможность того, что в нем происходило. базаров был великий охотник до женщин и до женской красоты, но любовь в смысле идеальном, или, как он выражался, романтическом, называл белибердой, непростительною дурью, считал рыцарские чувства чем-то вроде уродства или болезни и не однажды выражал свое удивление: почему не посадили в желтый дом тоггенбурга со всеми миннезингерами и трубадурами? «нравится тебе женщина, — говаривал он, — старайся добиться толку; а нельзя — ну, не надо, отвернись — земля не клином сошлась». одинцова ему нравилась: распространенные слухи о ней, свобода и независимость ее мыслей, ее несомненное расположение к нему — все, казалось, говорило в его пользу; но он скоро понял, что с ней «не добьешься толку», а отвернуться от нее он, к изумлению своему, не имел сил. кровь его загоралась, как только он вспоминал о ней; он легко сладил бы с своею кровью, но что-то другое в него вселилось, чего он никак не допускал, над чем всегда трунил, что возмущало всю его гордость. в разговорах с анной сергеевной он еще больше прежнего высказывал свое равнодушное презрение ко всему романтическому; а оставшись наедине, он с негодованием сознавал романтика в самом себе.
