Хотя бы только в каких произведения классики затрагиваются проблемы, близкие проблематике эпизода, и как они перекликаются с толстовской "мыслью народной"? вследствие этого страшного гула, шума, потребности внимания и деятельности тушин не испытывал ни малейшего неприятного чувства страха, и мысль, что его могут убить или больно ранить, не приходила ему в голову. напротив, ему становилось всё веселее и веселее. ему казалось, что уже давно, едва ли не вчера, была та минута, когда он увидел неприятеля и сделал первый выстрел, и что клочок поля, на котором он стоял, был ему давно знакомым, родственным местом. несмотря на то, что он всё помнил, всё соображал, всё делал, что мог делать самый лучший офицер в его положении, он находился в состоянии, похожем на лихорадочный бред или на состояние пьяного человека. из-за оглушающих со всех сторон звуков своих орудий, из-за свиста и ударов снарядов неприятелей, из-за вида вспотевшей, раскрасневшейся, торопящейся около орудий прислуги, из-за вида крови людей и лошадей, из-за вида дымков неприятеля на той стороне (после которых всякий раз прилетало ядро и било в землю, в человека, в орудие или в лошадь), — из-за вида этих предметов у него в голове установился свой фантастический мир, который составлял его наслаждение в эту минуту. неприятельские пушки в его воображении были не пушки, а трубки, из которых редкими клубами выпускал дым невидимый курильщик. — вишь, пыхнул опять, — проговорил тушин шёпотом про себя, в то время как с горы выскакивал клуб дыма и влево полосой относился ветром, — теперь мячик жди — отсылать назад. — что прикажете, ваше благородие? — спросил фейерверкер, близко стоявший около него и слышавший, что он бормотал что-то. — ничего, — отвечал он. “ну-ка, наша матвевна”, — говорил он про себя. матвевной представлялась в его воображении большая крайняя, старинного литья пушка. муравьями представлялись ему французы около своих орудий. красавец и пьяница первый нумер второго орудия в его мире был дядя; тушин чаще других смотрел на него и радовался на каждое его движение. звук то замиравшей, то опять усиливавшейся ружейной перестрелки под горою представлялся ему чьим-то дыханием. он прислушивался к затиханью и разгоранью этих звуков. “ишь, задышала опять, задышала”, — говорил он про себя. сам он представлялся себе огромного роста, мощным мужчиной, который обеими руками швыряет французам ядра. — ну, матвевна, матушка, не выдавай! — говорил он, отходя от орудия, как над его головой раздался чуждый, незнакомый голос: — капитан тушин! капитан! тушин испуганно оглянулся. это был тот штаб-офицер, который выгнал его из грунта. он запыхавшимся голосом кричал ему: — что вы, с ума сошли? вам два раза приказано отступать, а “ну, за что они ” — думал про себя тушин, со страхом глядя на начальника. — я… ничего… — проговорил он, приставляя два пальца к козырьку. — я… но полковник не договорил всего, что хотел. близко пролетевшее ядро заставило его, нырнув, согнуться на лошади. он замолк и только что хотел сказать ещё что-то, как ещё ядро остановило его. он поворотил лошадь и поскакал прочь. — отступать! все отступать! — прокричал он издалека. солдаты засмеялись.
