Он и так малельний. Юшка - слабый мужчина лет сорока работал на мельнице. Люди постоянно вымещали на нём свою злобу: дети например били его палками, кидали камнями, но Юшка им ничего не делал. Он думал, что люди любят его, они просто не умеют выражать свою любовь. Получал Юшка мало: семь рублей и шестьдесят копеек. Каждое лето он уходил от своего хозяина на мельнице и относил эти деньги девушке -сироте. Юшка поместил её в семейство в Москве, потом отдал в школу с пансионом. В конце рассказа Юшка погибает. Хоронят его незаметно. Но людям его стало не хватать. Им больше не на кого было вымещать свою злобу. Девушка окончила ученье на врача и стала работать в больнице, она ни ского не боала платы за личенье.
Девяти пленных нет в живых. Я знаю это сердцем. Когда Голов, взводный командир из сормовских рабочих, убил длинного поляка, я сказал начальнику штаба:- Пример взводного развращает бойцов. Надо отправить их в штаб для опроса.Начальник штаба разрешил. Я вынул из сумки карандаш и бумагу и вызвал Голова.- Ты через очки смотришь на свет, - сказал он, глядя на меня с ненавистью.- Через очки, - ответил я. - А ты как смотришь на свет, Голов?- Я смотрю через несчастную нашу рабочую жизнь, - сказал он и отошел к пленному, держа в руках польский мундир с болтающимися рукавами. Мундир не пришелся по мерке. Рукава едва достигали локтей. Тогда Голов прощупал пальцами егеревские кальсоны пленного.- Ты офицер, - сказал Голов, закрываясь рукой от солнца.- Нет, - услышали мы твердый ответ.- Наш брат таких не носит, - пробормотал Голов и замолчал. Он молчал, вздрагивал, смотрел на пленного, глаза его белели и расширялись.- Матка вязала, - сказал пленный с твердостью. Я обернулся и взглянул на него. Это был юноша с тонкой талией. На желтых щеках его вились баки.- Матка вязала, - повторил он и опустил глаза.- Фабричная у тебя матка, - подхватил Андрюшка Бурак, румяный казачок с шелковыми волосами, тот самый, который стаскивал штаны с умирающего поляка. Штаны эти были переброшены через его седло. Смеясь, Андрюшка подъехал к Голову, осторожно снял у него с руки мундир, кинул к тебе на седло поверх штанов и, легонько взмахнув плетью, отъехал от нас.Солнце вылилось в это мгновение из-за туч. Оно ослепительно окружило Андрюшкину лошадь, веселый ее бег, беспечные качания ее куцого хвоста. Голов с недоумением посмотрел вслед удалявшемуся казаку. Он обернулся и увидел меня, составлявшего пленным список. Потом он увидел юношу с вьющимися баками. Тот поднял на него спокойные глаза снисходительной юности и улыбнулся его растерянности. Тогда Голов сложил руки трубкой и крикнул: Республика наша живая еще, Андрей. Рано дележку делать. Скидай барахло!Андрей и ухом не повел. Он ехал рысью, и лошаденка его бойко выкидывала из-под себя хвост, точно отмахивалась от нас.- Измена тогда Голов, произнося это слово по буквам, и стал жалок, и оцепенел. Он опустился на колено, взял прицел и выстрелил, и промахнулся. Андрей немедля повернул коня и поскакал к взводному в упор. Румяное и цветущее лицо его было сердито.- Слышь, земляк, - закричал он звонко и вдруг обрадовался звуку своего сильного голоса, - "как бы я не стукнул тебя, взводный, к такой-то свет матери. Тебе десяток шляхты прибрать - ты вон каку суету поднял. По сотне прибирали, тебя в подмогу не звали… Рабочий ты если - так сполняй свое дело…И победоносно поглядев на нас, Андрюшка отъехал галопом. Взводный не поднял на него глаз. Он взялся рукой за лоб. Кровь лилась с него как дождь со скирды. Он лег на живот, пополз к ручью и надолго всунул в пересыхающую воду разбитую свою окровавленную голову…Девяти пленных нет в живых. Я знаю это сердцем. Сидя на коне, я составил им список, аккуратно разграфленный. В самой первой графе были номера по порядку, в другой - имя и фамилия и в третьей наименование части. Всего вышло девять номеров. И четвертым из них был Адольф Шульмейстер, лодзинский приказчик, еврей. Он притирался все время к моему коню и гладил мой сапог трепещущими нежащими пальцами. Нога его была перебита прикладом. От нее тянулся тонкий след, как от раненой охромевшей собаки, и на щербатой, оранжевой лысине Шульмейстера закипал сияющий на солнце пот.- Вы Jude, пане, - шептал он, судорожно лаская мое стремя. Вы - Jude, - визжал он, брызгая слюной и корчась от радости.- Стать в ряды, Шульмейстер, - крикнул я еврею, и вдруг, охваченный смертоносной слабостью, я стал ползти с седла и сказал, задыхаясь: - Почем Вы знаете?- Еврейский сладкий взгляд, - взвизгнул он, прыгая на одной ноге и волоча за собой собачий тонкий след. - Сладкий взгляд Ваш, пане.Я едва оторвался от предсмертной его суетливости. Я опоминался медленно, как после контузии.Начальник штаба приказал мне распорядиться и уехал к частям.Пулеметы втаскивали на пригорок, как телят, на веревках. Они двигались рядком, как дружное стадо, и успокоительно лязгали. Солнце заиграло на их пыльных дулах. И я увидел радугу на железе. Поляк, юноша с вьющимися баками, смотрел на них с деревенским любопытством. Он подался всем корпусом вперед и открыл мне Голова, выползавшего из канавы, внимательного и бледного, с разбитой головой и винтовкой на отвес. Я протянул к Голову руки и крикнул, но звук задохся и разбух в моей гортани. Голов поспешно выстрелил пленному в затылок и вскочил на ноги. Удивленный поляк повернулся к нему, сделав полный круг, как на ученье. Медленным движением отдающейся женщины поднял он обе руки к затылку, рухнул на землю и умер мгновенно.Улыбка облегчения и покоя заиграла тогда на лице Голова. К нему легко вернулся
