Название предлагаемой книги, возможно, не является достаточно строгим, поскольку мифотворчество содержит лишь бессознательно-поэтическое начало, и потому применительно к мифу нельзя говорить о собственно художественных приемах, средствах выразительности, стиле и тому подобных объектах поэтики. Однако мифам свойственно претворение общих представлений в чувственно-конкретной форме, т. е. та самая образность, которая специфична для искусства и которую последнее в известной мере унаследовало от мифологии; древнейшая мифология в качестве некоего синкретического единства заключала в себе зародыши не только религии и древнейших философских представлений (формировавшихся, правда, в процессе преодоления мифологических истоков), но также искусства, прежде всего – словесного. Художественная форма унаследовала от мифа и конкретно-чувственный обобщения, и самый синкретизм. Литература на протяжении своего развития длительное время прямо использовала традиционные мифы в художественных целях. Поэтому термин «поэтика мифа» с известными оговорками применяется нами при рассмотрении специфики мифа в аспекте предыстории литературы с неизбежным отвлечением от религиоведческой стороны проблемы мифа. Кроме того, термин «поэтика мифа», или «поэтика мифотворчества», или «поэтика мифологизирования», приобретает особый смысл в связи с сознательным обращением к мифологии некоторых писателей XX в. (Джойс, Кафка, Лоренс, Йетс, Элиот, О'Нил, Кокто, не укладывающиеся в рамки модернизма Т. Манн, Маркес и др.) обычно как к инструменту художественной организации материала и средству выражения неких «вечных» психологических начал или хотя бы стойких национальных культурных моделей, а также в связи с возникновением особой ритуально-мифологической школы в литературоведении, для которой всякая поэтика есть поэтика мифа (М. Бодкин, Н. Фрай и другие описывают литературное произведение в терминах мифа и ритуала).
Подобный мифологизм в литературе и литературоведении, характерный для модернизма, но далеко к нему не сводящийся в силу разнообразия идейных и художественных устремлений писателей, пришел на смену традиционному реализму XIX в., сознательно ориентированному на правдоподобное отображение действительности, создание художественной истории своего времени и допускающему элементы мифологизма лишь имплицитно.
Русская народная песня, если верить словам И. Никитина, может совершать чудеса с человеческими мыслями и чувствами. Еще в давние времена люди придавали песням огромное значение. Ими укачивали детей, с ними вставали утром, с песнями работали в поле, шли на войну, с ними засыпали, да что там... с песнями жили и с ними умирали.. .Автор призывает исполнить родную песню, чтобы "сердце заныло в груди". Действительно, исполнение русских наодных песен, протяжных, мелодичных, спокойных всегда находило отклик в сердцах и душах многих людей. Песней можно было передать любое настроение, любое переживание. Именно поэтому автор олицетворяет сердце исполнить песню, чтоб "заныло" оно. Ведь именно сердцем, на мой взгляд, мы слушаем народную музыку. Никитин продолжает: "Чтоб вышли проклятые слезы, те, что гнетом легли над душой". И ведь правда, многие песни заставляют нас плакать, или если быть точнее, выплакаться, выплеснуть накопленные негативные эмоции. Для усиления воздействия автор использует такую яркие образные средства - эпитет и метафору - проклятые слезы гнетом легли. И дальше, Никитин говорит, что вместе с песней хочет лететь бесконечно вдаль под небесные грозы. Какое ощущение невероятного безграничного появляется, благодаря использованным словам вдаль, бесконечно, небесные, лететь. И такой же всеобъемлющей и всепоглощающей представляется автору русская народная песня. Не зря говорят, что "из песни слов не выкинешь", да и зачем выкидывать, если именно песня, особенно русская народная, заставляет нас глубже чувствовать,
Метафоры : - Тогда Васька обвел вокруг маляра широкий «заколдованный круг»
Пел и еще песенки ― про «темную ноченьку, осеннюю» , и про «березоньку» и еще-
про «поле чистое» …
... неведомую в глубине своей душу родного мне народа, нежную и суровую, прикрытую грубым одеянием.
Тогда, на крыше сеней, в ворковании сизых голубков, в унылых звуках маляровой песни, приоткрылся мне новый мир ― и ласковой и суровой природы русской, в котором душа тоскует и ждет чего-то…
Название предлагаемой книги, возможно, не является достаточно строгим, поскольку мифотворчество содержит лишь бессознательно-поэтическое начало, и потому применительно к мифу нельзя говорить о собственно художественных приемах, средствах выразительности, стиле и тому подобных объектах поэтики. Однако мифам свойственно претворение общих представлений в чувственно-конкретной форме, т. е. та самая образность, которая специфична для искусства и которую последнее в известной мере унаследовало от мифологии; древнейшая мифология в качестве некоего синкретического единства заключала в себе зародыши не только религии и древнейших философских представлений (формировавшихся, правда, в процессе преодоления мифологических истоков), но также искусства, прежде всего – словесного. Художественная форма унаследовала от мифа и конкретно-чувственный обобщения, и самый синкретизм. Литература на протяжении своего развития длительное время прямо использовала традиционные мифы в художественных целях. Поэтому термин «поэтика мифа» с известными оговорками применяется нами при рассмотрении специфики мифа в аспекте предыстории литературы с неизбежным отвлечением от религиоведческой стороны проблемы мифа. Кроме того, термин «поэтика мифа», или «поэтика мифотворчества», или «поэтика мифологизирования», приобретает особый смысл в связи с сознательным обращением к мифологии некоторых писателей XX в. (Джойс, Кафка, Лоренс, Йетс, Элиот, О'Нил, Кокто, не укладывающиеся в рамки модернизма Т. Манн, Маркес и др.) обычно как к инструменту художественной организации материала и средству выражения неких «вечных» психологических начал или хотя бы стойких национальных культурных моделей, а также в связи с возникновением особой ритуально-мифологической школы в литературоведении, для которой всякая поэтика есть поэтика мифа (М. Бодкин, Н. Фрай и другие описывают литературное произведение в терминах мифа и ритуала).
Подобный мифологизм в литературе и литературоведении, характерный для модернизма, но далеко к нему не сводящийся в силу разнообразия идейных и художественных устремлений писателей, пришел на смену традиционному реализму XIX в., сознательно ориентированному на правдоподобное отображение действительности, создание художественной истории своего времени и допускающему элементы мифологизма лишь имплицитно.
нельзя короче
Русская народная песня, если верить словам И. Никитина, может совершать чудеса с человеческими мыслями и чувствами. Еще в давние времена люди придавали песням огромное значение. Ими укачивали детей, с ними вставали утром, с песнями работали в поле, шли на войну, с ними засыпали, да что там... с песнями жили и с ними умирали.. .Автор призывает исполнить родную песню, чтобы "сердце заныло в груди". Действительно, исполнение русских наодных песен, протяжных, мелодичных, спокойных всегда находило отклик в сердцах и душах многих людей. Песней можно было передать любое настроение, любое переживание. Именно поэтому автор олицетворяет сердце исполнить песню, чтоб "заныло" оно. Ведь именно сердцем, на мой взгляд, мы слушаем народную музыку. Никитин продолжает: "Чтоб вышли проклятые слезы, те, что гнетом легли над душой". И ведь правда, многие песни заставляют нас плакать, или если быть точнее, выплакаться, выплеснуть накопленные негативные эмоции. Для усиления воздействия автор использует такую яркие образные средства - эпитет и метафору - проклятые слезы гнетом легли. И дальше, Никитин говорит, что вместе с песней хочет лететь бесконечно вдаль под небесные грозы. Какое ощущение невероятного безграничного появляется, благодаря использованным словам вдаль, бесконечно, небесные, лететь. И такой же всеобъемлющей и всепоглощающей представляется автору русская народная песня. Не зря говорят, что "из песни слов не выкинешь", да и зачем выкидывать, если именно песня, особенно русская народная, заставляет нас глубже чувствовать,
Метафоры : - Тогда Васька обвел вокруг маляра широкий «заколдованный круг»
Пел и еще песенки ― про «темную ноченьку, осеннюю» , и про «березоньку» и еще-
про «поле чистое» …
... неведомую в глубине своей душу родного мне народа, нежную и суровую, прикрытую грубым одеянием.
Тогда, на крыше сеней, в ворковании сизых голубков, в унылых звуках маляровой песни, приоткрылся мне новый мир ― и ласковой и суровой природы русской, в котором душа тоскует и ждет чего-то…