В третьей части журнала Екатерины II и Е.Р. Дашковой «Собеседник любителей российского слова» были опубликованы «Вопросы и ответы с приобщением предисловия»[i]. Эта публикация – результат «сотрудничества» императрицы и Д.И. Фонвизина: писатель прислал в редакцию свой текст – «Несколько вопросов, могущих возбудить в умных и честных людях особливое внимание», а Екатерина решила напечатать его вместе со своими ответами. Об этом императрица написала в письме к Дашковой: «Между тем я внимательно перечитала известную статью и менее, чем прежде, против того, чтоб возражать против нее. Если бы возможно было напечатать ее вместе с ответами, то сатира будет безвредна, если только повод к сравнениям не придаст большей дерзости»[ii].
«Несколько вопросов…» неоднократно привлекали внимание исследователей. Одни описывали политические подтексты данного произведения[iii], другие – биографические[iv]. Однако собственно литературные контексты оказались изученными гораздо хуже. В этом смысле наиболее показателен образ Нерешительного. В письме к Дашковой Екатерина II высказала предположение, что «это <т.е. вопросы. – А.И.> идет несомненно от обер камергера в отмщение за портрет нерешительного человека во второй части»[v]. Вот этот портрет: «Есть у меня сосед, который в младенчестве слыл умницею, в юношестве оказывал желание умничать; в совершеннолетствии каков? — Увидите из следующего: он ходит бодро, но когда два шага сделает направо, то, одумавшись, пойдет налево; тут встречаем он мыслями, кои принуждают его идти вперед, потом возвращается вспять. Каков же путь его, таковы и мысли. Сосед мой от роду своего не говаривал пяти слов и не делал ни единого шагу без раскаяния потом об оном. По утру вспомнит, что у вас стол хорош; от утра до обеда мучится нерешимостию, ехать ли или не ехать к вам? <…> Мой сосед двадцатью в день скуп и мот, богат и беден, хорош и дурен, доволен и не доволен, и все что изволишь, только щастлив не бывает, для того что следует всем своим мыслям на час, и не имеет ни единой, которая не перебита была другою. <…> Часто я смеюсь над ним: говоря с ним дружески, привожу его в чувство; но тем не поправляется его состояние, лишь ропщет противу меня заочно, а в глазах мне льстит. Быв с ним в размолвке на Святой неделе, встретил я его нечаянно на улице, спросил, куда идет? “К вечерне”, – ответствовал он; но вместо того несколько минут только спустя завел меня к танцовщице; сия, стоя перед зеркалом, пляску твердила; тут сосед мой тотчас вздумал поволочиться, начал нравоучительные проповеди; пока говорил, пляска продолжалась пред зеркалом беспрерывна; в ответ же ему сказано было: “Куда, мой свет, ты скучен!” С тем мы и вышли»[vi].
На основании этого свидетельства современный ученый сделала вывод о том, что «выпад Екатерины был чрезвычайно откровенным и злоязычным»[vii]. «Ей <Екатерине II. – А.И.> показалось, – продолжает В.Ю. Проскурина, – что со смертью Никиты Панина (в 1782 году[viii]) Шувалов потенциально может стать объединительной фигурой для всех недовольных»[ix]. И.И. Шувалов, занимающий место Панина на посту главы недовольных режимом, – лишь незначительно подновленная версия концепции Г.А. Гуковского о «дворянской фронде»[x].
Однако образ Нерешительного необязательно связан именно и только с обер-камергером Шуваловым, он является чем-то вроде автоцитаты. По-видимому, впервые мы встречаем его в журнале Екатерины II «Всякая всячина» (1769 г.). При этом исключительно важно, что Нерешительный задает редакции издания серию вопросов: «Множество во свете есть вещей нерешимых, и все науки имеют нечто нерешимое: из сего не исключается и самая мораль: по крайней мере, я нахожу во свете, чего решить точно почти не могу. Может быть, оному причиною то, что я в ребячестве рос без руководства, а в молодости судьбою был определен, оставя свет, избрать жизнь уединенную; следовательно, не было мне нужды прилепляться к науке, как жить между людьми; но понеже все подвержено переменам, переменилося время, переменились и мои обстоятельства. Я сделался теперь жителем Петербургским: вы из того легко заключить можете, что я живу в большом свете, но признаюся, что многого не знаю, что должно знати для светской жизни: и для того хотя не обо всем, чего не знаю, однако о некоторых вещах спросити вас намерен. Не удивитеся, что я много сделаю вам задач: должно признаться, что часто у нас с большим жаром начинают дела, нежели приводят к окончанию. Я не знаю и не хочу теперь добираться, свойство ли природы человеческой таково или то свойство наших нравов, однако знаю то, что так водится обыкновенно: и для того нетерпелив я в моих вопросах, чтоб успети мне их сделать, покуда еще жар издавати Всякую Всячину не простыл или покуда не уменьшилася охота читать ее.
В третьей части журнала Екатерины II и Е.Р. Дашковой «Собеседник любителей российского слова» были опубликованы «Вопросы и ответы с приобщением предисловия»[i]. Эта публикация – результат «сотрудничества» императрицы и Д.И. Фонвизина: писатель прислал в редакцию свой текст – «Несколько вопросов, могущих возбудить в умных и честных людях особливое внимание», а Екатерина решила напечатать его вместе со своими ответами. Об этом императрица написала в письме к Дашковой: «Между тем я внимательно перечитала известную статью и менее, чем прежде, против того, чтоб возражать против нее. Если бы возможно было напечатать ее вместе с ответами, то сатира будет безвредна, если только повод к сравнениям не придаст большей дерзости»[ii].
«Несколько вопросов…» неоднократно привлекали внимание исследователей. Одни описывали политические подтексты данного произведения[iii], другие – биографические[iv]. Однако собственно литературные контексты оказались изученными гораздо хуже. В этом смысле наиболее показателен образ Нерешительного. В письме к Дашковой Екатерина II высказала предположение, что «это <т.е. вопросы. – А.И.> идет несомненно от обер камергера в отмщение за портрет нерешительного человека во второй части»[v]. Вот этот портрет: «Есть у меня сосед, который в младенчестве слыл умницею, в юношестве оказывал желание умничать; в совершеннолетствии каков? — Увидите из следующего: он ходит бодро, но когда два шага сделает направо, то, одумавшись, пойдет налево; тут встречаем он мыслями, кои принуждают его идти вперед, потом возвращается вспять. Каков же путь его, таковы и мысли. Сосед мой от роду своего не говаривал пяти слов и не делал ни единого шагу без раскаяния потом об оном. По утру вспомнит, что у вас стол хорош; от утра до обеда мучится нерешимостию, ехать ли или не ехать к вам? <…> Мой сосед двадцатью в день скуп и мот, богат и беден, хорош и дурен, доволен и не доволен, и все что изволишь, только щастлив не бывает, для того что следует всем своим мыслям на час, и не имеет ни единой, которая не перебита была другою. <…> Часто я смеюсь над ним: говоря с ним дружески, привожу его в чувство; но тем не поправляется его состояние, лишь ропщет противу меня заочно, а в глазах мне льстит. Быв с ним в размолвке на Святой неделе, встретил я его нечаянно на улице, спросил, куда идет? “К вечерне”, – ответствовал он; но вместо того несколько минут только спустя завел меня к танцовщице; сия, стоя перед зеркалом, пляску твердила; тут сосед мой тотчас вздумал поволочиться, начал нравоучительные проповеди; пока говорил, пляска продолжалась пред зеркалом беспрерывна; в ответ же ему сказано было: “Куда, мой свет, ты скучен!” С тем мы и вышли»[vi].
На основании этого свидетельства современный ученый сделала вывод о том, что «выпад Екатерины был чрезвычайно откровенным и злоязычным»[vii]. «Ей <Екатерине II. – А.И.> показалось, – продолжает В.Ю. Проскурина, – что со смертью Никиты Панина (в 1782 году[viii]) Шувалов потенциально может стать объединительной фигурой для всех недовольных»[ix]. И.И. Шувалов, занимающий место Панина на посту главы недовольных режимом, – лишь незначительно подновленная версия концепции Г.А. Гуковского о «дворянской фронде»[x].
Однако образ Нерешительного необязательно связан именно и только с обер-камергером Шуваловым, он является чем-то вроде автоцитаты. По-видимому, впервые мы встречаем его в журнале Екатерины II «Всякая всячина» (1769 г.). При этом исключительно важно, что Нерешительный задает редакции издания серию вопросов: «Множество во свете есть вещей нерешимых, и все науки имеют нечто нерешимое: из сего не исключается и самая мораль: по крайней мере, я нахожу во свете, чего решить точно почти не могу. Может быть, оному причиною то, что я в ребячестве рос без руководства, а в молодости судьбою был определен, оставя свет, избрать жизнь уединенную; следовательно, не было мне нужды прилепляться к науке, как жить между людьми; но понеже все подвержено переменам, переменилося время, переменились и мои обстоятельства. Я сделался теперь жителем Петербургским: вы из того легко заключить можете, что я живу в большом свете, но признаюся, что многого не знаю, что должно знати для светской жизни: и для того хотя не обо всем, чего не знаю, однако о некоторых вещах спросити вас намерен. Не удивитеся, что я много сделаю вам задач: должно признаться, что часто у нас с большим жаром начинают дела, нежели приводят к окончанию. Я не знаю и не хочу теперь добираться, свойство ли природы человеческой таково или то свойство наших нравов, однако знаю то, что так водится обыкновенно: и для того нетерпелив я в моих вопросах, чтоб успети мне их сделать, покуда еще жар издавати Всякую Всячину не простыл или покуда не уменьшилася охота читать ее.
Объяснение:
прочитай и напиши)