Всех чиновников в ревизоре объединяет неумеренная страсть к стяжанию, при этом – не важно, чего: денег, власти, незаслуженного уважения. Это незначительные части «маленьких благодарностей», таких маленьких, что о них не стоит говорить. Тяга российского общества к традиционным ценностям порождало ситуацию, когда именно традицией откупались от совести. Древнее как мир взяточничество само становилось миром, законы которого должны быть нерушимы. В таком мире легко обмануть и быть обманутым, в свете чего честность кажется оскорбительной. Чиновничество в «Ревизоре» выглядит гротескно ещё и потому, что нелепица их жизни преисполнена «претензией» и праведного гнева: ничего и никому оно не прощает непочтительного отношения к себе, которое должно быть у всякого русского гражданина чуть ли не внутрикровным.
Образы чиновников в комедии «Ревизор» столь же смешны, сколь и чудовищны, потому как правдивы и распространены во всех сферах тогдашней общественной жизни. Городничий Сквозник-Дмухацкий, конечно, не глуп, как сивый мерин, он хорошо осведомлён о неприглядном положении обывателей своего города, плачевном состоянии медицины и образования. Но извлечение собственной выгоды превалирует у городничего надо всем, а приезд ревизора должен был перекрыть процесс поглощения ресурсов и латания после этого дыр. Страх настолько ослепляет городничего, что он трусость и пустоту Хлестакова принимает за тонкое коварство, с которым проезжающий выдаёт себя за ревизора. Сквозник-Дмухацкий никогда не испытывает чувства не только вины, но даже неловкости в моменты, когда его «благодарят», ведь призрак якобы Божьего промысла давно уже всё оправдал. Против божественной воли никто не смеет идти, разве что какие-нибудь вольтерьянцы. Среди же досточтимых чиновников уездного города такого позора быть ни в коем случае не должно. Его и нет!
Отсутствие вольтерьянского позора освобождает также от ума и образования. Невежество насколько непобедимо, что никаким просвещением его с места не сдвинуть, как у городского судьи, берущего взятки борзыми щенками для будущей охоты. Несколько книг, которые во всю жизнь прочитал «а-подать-сюда-Ляпкин-Тяпкин», конечно, стяжали ему славу вольнодумца, но к его скудному сознанию ровным счётом ничего не добавили. Он не только не в состоянии выполнять работу, но и нести ответственность за свои суждения, которые уже давно, а может быть и с самого начала карьеры, упразднены начальством чем-то вроде: «много ума хуже, чем бы его совсем не было».
Хочется мне вам сказать, панове, что такое есть наше товарищество.
Вы слышали от отцов и дедов, в какой чести у всех была земля наша: и грекам дала знать себя, и с Царьграда брала червонцы, и города были пышные, и храмы, и князья, князья русского рода, свои князья, а не католические недоверки.
Всё взяли бусурманы, всё пропало.
Только остались мы, сирые, да, как вдовица после крепкого мужа, сирая, так же как и мы, земля наша!
Вот в какое время подали мы, товарищи, руку на братство! Вот на чём стоит наше товарищество!
Нет уз святее товарищества!
Отец любит своё дитя, мать любит своё дитя, дитя любит отца и мать. Но это не то, братцы: любит и зверь своё дитя. Но породниться родством по душе, а не по крови, может один только человек.
Бывали и в других землях товарищи, но таких, как в Русской земле, не было таких товарищей.
Вам случалось не одному - помногу пропадать на чужбине; видишь — и там люди! также божий человек, и разговоришься с ним, как с своим; а как дойдёт до того, чтобы поведать сердечное слово, — видишь: нет, умные люди, да не те; такие же люди, да не те!
Нет, братцы, так любить, как русская душа, — любить не то чтобы умом или чем другим, а всем, чем дал бог, что ни есть в тебе, а... ...
- Нет, так любить никто не может!
Знаю, подло завелось теперь на земле нашей; думают только, чтобы при них были хлебные стоги, скирды да конные табуны их, да были бы целы в погребах запечатанные меды их.
Перенимают черт знает какие бусурманские обычаи; гнушаются языком своим; свой с своим не хочет говорить; свой своего продаёт, как продают бездушную тварь на торговом рынке.
Но у последнего подлюки, каков он ни есть, хоть весь извалялся он в саже и в поклонничестве, есть и у того, братцы, крупица русского чувства.
И проснётся оно когда-нибудь, и ударится он, горемычный, об полы руками, схватит себя за голову, проклявши громко подлую жизнь свою, готовый муками искупить позорное дело.
Пусть же знают они все, что такое значит в Русской земле товарищество!
Уж если на то пошло, чтобы умирать, — так никому ж из них не доведётся так умирать!..
Всех чиновников в ревизоре объединяет неумеренная страсть к стяжанию, при этом – не важно, чего: денег, власти, незаслуженного уважения. Это незначительные части «маленьких благодарностей», таких маленьких, что о них не стоит говорить. Тяга российского общества к традиционным ценностям порождало ситуацию, когда именно традицией откупались от совести. Древнее как мир взяточничество само становилось миром, законы которого должны быть нерушимы. В таком мире легко обмануть и быть обманутым, в свете чего честность кажется оскорбительной. Чиновничество в «Ревизоре» выглядит гротескно ещё и потому, что нелепица их жизни преисполнена «претензией» и праведного гнева: ничего и никому оно не прощает непочтительного отношения к себе, которое должно быть у всякого русского гражданина чуть ли не внутрикровным.
Образы чиновников в комедии «Ревизор» столь же смешны, сколь и чудовищны, потому как правдивы и распространены во всех сферах тогдашней общественной жизни. Городничий Сквозник-Дмухацкий, конечно, не глуп, как сивый мерин, он хорошо осведомлён о неприглядном положении обывателей своего города, плачевном состоянии медицины и образования. Но извлечение собственной выгоды превалирует у городничего надо всем, а приезд ревизора должен был перекрыть процесс поглощения ресурсов и латания после этого дыр. Страх настолько ослепляет городничего, что он трусость и пустоту Хлестакова принимает за тонкое коварство, с которым проезжающий выдаёт себя за ревизора. Сквозник-Дмухацкий никогда не испытывает чувства не только вины, но даже неловкости в моменты, когда его «благодарят», ведь призрак якобы Божьего промысла давно уже всё оправдал. Против божественной воли никто не смеет идти, разве что какие-нибудь вольтерьянцы. Среди же досточтимых чиновников уездного города такого позора быть ни в коем случае не должно. Его и нет!
Отсутствие вольтерьянского позора освобождает также от ума и образования. Невежество насколько непобедимо, что никаким просвещением его с места не сдвинуть, как у городского судьи, берущего взятки борзыми щенками для будущей охоты. Несколько книг, которые во всю жизнь прочитал «а-подать-сюда-Ляпкин-Тяпкин», конечно, стяжали ему славу вольнодумца, но к его скудному сознанию ровным счётом ничего не добавили. Он не только не в состоянии выполнять работу, но и нести ответственность за свои суждения, которые уже давно, а может быть и с самого начала карьеры, упразднены начальством чем-то вроде: «много ума хуже, чем бы его совсем не было».
Если что писала не сама :3 Надеюсь
Хочется мне вам сказать, панове, что такое есть наше товарищество.
Вы слышали от отцов и дедов, в какой чести у всех была земля наша: и грекам дала знать себя, и с Царьграда брала червонцы, и города были пышные, и храмы, и князья, князья русского рода, свои князья, а не католические недоверки.
Всё взяли бусурманы, всё пропало.
Только остались мы, сирые, да, как вдовица после крепкого мужа, сирая, так же как и мы, земля наша!
Вот в какое время подали мы, товарищи, руку на братство! Вот на чём стоит наше товарищество!
Нет уз святее товарищества!
Отец любит своё дитя, мать любит своё дитя, дитя любит отца и мать. Но это не то, братцы: любит и зверь своё дитя. Но породниться родством по душе, а не по крови, может один только человек.
Бывали и в других землях товарищи, но таких, как в Русской земле, не было таких товарищей.
Вам случалось не одному - помногу пропадать на чужбине; видишь — и там люди! также божий человек, и разговоришься с ним, как с своим; а как дойдёт до того, чтобы поведать сердечное слово, — видишь: нет, умные люди, да не те; такие же люди, да не те!
Нет, братцы, так любить, как русская душа, — любить не то чтобы умом или чем другим, а всем, чем дал бог, что ни есть в тебе, а... ...
- Нет, так любить никто не может!
Знаю, подло завелось теперь на земле нашей; думают только, чтобы при них были хлебные стоги, скирды да конные табуны их, да были бы целы в погребах запечатанные меды их.
Перенимают черт знает какие бусурманские обычаи; гнушаются языком своим; свой с своим не хочет говорить; свой своего продаёт, как продают бездушную тварь на торговом рынке.
Но у последнего подлюки, каков он ни есть, хоть весь извалялся он в саже и в поклонничестве, есть и у того, братцы, крупица русского чувства.
И проснётся оно когда-нибудь, и ударится он, горемычный, об полы руками, схватит себя за голову, проклявши громко подлую жизнь свою, готовый муками искупить позорное дело.
Пусть же знают они все, что такое значит в Русской земле товарищество!
Уж если на то пошло, чтобы умирать, — так никому ж из них не доведётся так умирать!..
Никому, никому!..
Не хватит у них на то мышиной натуры их!
Объяснение: