"... Сечь не любила затруднять себя военными упражнениями и терять время; юношество воспитывалось и образовывалось в ней одним опытом, в самом пылу битв, которые оттого были почти беспрерывны. Промежутки козаки почитали скучным занимать изучением какой-нибудь дисциплины, кроме разве стрельбы в цель да изредка конной скачки и гоньбы за зверем в степях и лугах; все прочее время отдавалось гульбе - признаку широкого размета душевной воли. Вся Сечь представляла необыкновенное явление. Это было какое-то беспрерывное пиршество, бал, начавшийся шумно и потерявший конец свой. Некоторые занимались ремеслами, иные держали лавочки и торговали; но большая часть гуляла с утра до вечера, если в карманах звучала возможность и добытое добро не перешло еще в руки торгашей и шинкарей. Это общее пиршество имело в себе что-то околдовывающее. Оно не было сборищем бражников, напивавшихся с горя, но было просто бешеное разгулье веселости. Всякий приходящий сюда позабывал и бросал все, что дотоле его занимало. Он, можно сказать, плевал на свое и беззаботно предавался воле и товариществу таких же, как сам, гуляк, не имевших ни родных, ни угла, ни семейства, кроме вольного неба и вечного пира души своей..."
военными упражнениями и терять время; юношество воспитывалось и
образовывалось в ней одним опытом, в самом пылу битв, которые оттого были
почти беспрерывны. Промежутки козаки почитали скучным занимать изучением
какой-нибудь дисциплины, кроме разве стрельбы в цель да изредка конной
скачки и гоньбы за зверем в степях и лугах; все прочее время отдавалось
гульбе - признаку широкого размета душевной воли. Вся Сечь представляла
необыкновенное явление. Это было какое-то беспрерывное пиршество, бал,
начавшийся шумно и потерявший конец свой. Некоторые занимались ремеслами,
иные держали лавочки и торговали; но большая часть гуляла с утра до вечера,
если в карманах звучала возможность и добытое добро не перешло еще в руки
торгашей и шинкарей. Это общее пиршество имело в себе что-то околдовывающее.
Оно не было сборищем бражников, напивавшихся с горя, но было просто бешеное
разгулье веселости. Всякий приходящий сюда позабывал и бросал все, что
дотоле его занимало. Он, можно сказать, плевал на свое и
беззаботно предавался воле и товариществу таких же, как сам, гуляк, не
имевших ни родных, ни угла, ни семейства, кроме вольного неба и вечного пира
души своей..."