Основная идея произведения – убийственная невыносимость потери любимого человека на фоне ополчившегося против поэта мира.
Первый катрен рисует душевное состояние лирического героя и показывает внешние обстоятельства, послужившие основной для поэтического обращения к другу. Попавший в опалу целого мира, обратившегося против его дел, Поэт пытается облегчить свою участь, предлагая другу примкнуть к злой судьбе прямо сейчас.
Здесь лирический герой утверждает, что он может противостоять постигшей его скорби, но если друг придёт в тылу (в арьергарде) побеждённого горя, то он продлит мучения, которые закончатся окончательным поражением. Предложением другу возненавидеть его «сейчас» Поэт пытается обезопасить себя: закрыться от единственного настоящего удара, который может разрушить его сердце. Все беды мира для лирического героя – ветреная ночь, но потеря любимого друга – дождливое утро, то есть продолжение изматывающих горестей.
В третьем катрене Поэт снова обращается к другу, не желая, но допуская мысль о том, что будет оставленным. Если это случится, то он хочет, чтобы друг не был «последним из уходящих», ведь явившись в «общем натиске атаки» он сможет подвергнуть его самому худшему удару судьбы.
В «сонетном замке» объясняется столь странное желание лирического героя, любящего друга, но то и дело просящего его о ненависти: самое страшное горе сможет превратить текущие проблемы в мелкие, обесценить их и, тем самым, дать неплохие шансы на победу.
Я родилась в обычной советской еврейской семье, в которой еврейские традиции не очень-то соблюдались. Мои родители всегда говорили мне и моей старшей сестре, что мы евреи. Мы знали, что есть еврейские праздники; каждый год мы “ходили на холокост” и я даже читала там несколько раз стихи; также иногда мы с родителями ходили в синагогу, но дальше этого дело не доходило.
Я росла, как обычная девочка: ходила в школу, общалась с друзьями, также занималась конным спортом. Не знаю откуда было это во мне, но в моменты, когда мне было грустно или что-то меня огорчало, я всегда обращалась к Всевышнему и чувствовала, что Он слышит меня.
Слушая рассказы своей подружки-нееврейки о том, как она ходила в церковь, как общалась со священником, я чувствовала какой-то трепет. Мне хотелось иметь своего еврейского духовного наставника, с которым можно было бы поделиться тем, что у тебя на душе и спросить совета, как жить дальше. Я знала, что у евреев есть раввины, но в городке, в котором я жила, раввина не было и мне оставалось только мечтать...
Объяснение:
Основная идея произведения – убийственная невыносимость потери любимого человека на фоне ополчившегося против поэта мира.
Первый катрен рисует душевное состояние лирического героя и показывает внешние обстоятельства, послужившие основной для поэтического обращения к другу. Попавший в опалу целого мира, обратившегося против его дел, Поэт пытается облегчить свою участь, предлагая другу примкнуть к злой судьбе прямо сейчас.
Здесь лирический герой утверждает, что он может противостоять постигшей его скорби, но если друг придёт в тылу (в арьергарде) побеждённого горя, то он продлит мучения, которые закончатся окончательным поражением. Предложением другу возненавидеть его «сейчас» Поэт пытается обезопасить себя: закрыться от единственного настоящего удара, который может разрушить его сердце. Все беды мира для лирического героя – ветреная ночь, но потеря любимого друга – дождливое утро, то есть продолжение изматывающих горестей.
В третьем катрене Поэт снова обращается к другу, не желая, но допуская мысль о том, что будет оставленным. Если это случится, то он хочет, чтобы друг не был «последним из уходящих», ведь явившись в «общем натиске атаки» он сможет подвергнуть его самому худшему удару судьбы.
В «сонетном замке» объясняется столь странное желание лирического героя, любящего друга, но то и дело просящего его о ненависти: самое страшное горе сможет превратить текущие проблемы в мелкие, обесценить их и, тем самым, дать неплохие шансы на победу.
Я родилась в обычной советской еврейской семье, в которой еврейские традиции не очень-то соблюдались. Мои родители всегда говорили мне и моей старшей сестре, что мы евреи. Мы знали, что есть еврейские праздники; каждый год мы “ходили на холокост” и я даже читала там несколько раз стихи; также иногда мы с родителями ходили в синагогу, но дальше этого дело не доходило.
Я росла, как обычная девочка: ходила в школу, общалась с друзьями, также занималась конным спортом. Не знаю откуда было это во мне, но в моменты, когда мне было грустно или что-то меня огорчало, я всегда обращалась к Всевышнему и чувствовала, что Он слышит меня.
Слушая рассказы своей подружки-нееврейки о том, как она ходила в церковь, как общалась со священником, я чувствовала какой-то трепет. Мне хотелось иметь своего еврейского духовного наставника, с которым можно было бы поделиться тем, что у тебя на душе и спросить совета, как жить дальше. Я знала, что у евреев есть раввины, но в городке, в котором я жила, раввина не было и мне оставалось только мечтать...