Маленький, желтый утенок, смешно припадая к мокрой траве беловатым брюшком и чуть не падая с тонких своих лапок, бегает передо мной и пищит: «где моя мама? Где мои все?»
А у него не мама вовсе, курица: ей подложили куриных яиц, она их высидела между своими, грела ровно всех.
Сейчас перед непогодой их домик – перевернутую корзину без дна, отнесли под навес, накрыли мешковиной. Все там, а этот затерялся. А ну-ка маленький, иди ко мне в ладони.
И в чем тут держится жизнь? Не весит нисколько, глазки черные – как бусинки, лапки – воробьиные, чуть-чуть сжать – и нет.
А между тем – тепленький. И клювик его бледно-розовый, как наманикюренный, уже разлапист. И ножки уже перепончатые, и желт в свою масть, и крыльца пушистые уже выпирают. И вот даже от братье отличается характером.
А мы – мы на Венеру скоро полетим. Мы теперь, если все дружно возьмемся – за двадцать минут целый мир перепашем.
Но никогда! Никогда со всем нашим атомным могуществом мы не составим в колбе, и даже если перья и косточки нам дать – не смонтируем вот этого невесомого, маленького, жалкенького, желтенького утенка…
А у него не мама вовсе, курица: ей подложили куриных яиц, она их высидела между своими, грела ровно всех.
Сейчас перед непогодой их домик – перевернутую корзину без дна, отнесли под навес, накрыли мешковиной. Все там, а этот затерялся. А ну-ка маленький, иди ко мне в ладони.
И в чем тут держится жизнь? Не весит нисколько, глазки черные – как бусинки, лапки – воробьиные, чуть-чуть сжать – и нет.
А между тем – тепленький. И клювик его бледно-розовый, как наманикюренный, уже разлапист. И ножки уже перепончатые, и желт в свою масть, и крыльца пушистые уже выпирают. И вот даже от братье отличается характером.
А мы – мы на Венеру скоро полетим. Мы теперь, если все дружно возьмемся – за двадцать минут целый мир перепашем.
Но никогда! Никогда со всем нашим атомным могуществом мы не составим в колбе, и даже если перья и косточки нам дать – не смонтируем вот этого невесомого, маленького, жалкенького, желтенького утенка…