Ожидая паром, дед Архип и Лёнька легли в тень от берегового обрыва и смотрели на волны реки Кубани. Лёнька задремал, а дед, чувствуя боль в груди, не мог уснуть. Лёнька был маленький, хрупкий мальчик лет десяти, в своих лохмотьях он казался корявым сучком, отломленным от деда — старого иссохшего дерева. Дед то и дело кашлял, кашель был хрипл, удушлив, заставлял деда приподниматься и выжимал крупные слёзы. Степное марево закрывало всё вдали, но дед не был знаком с этим явлением и считал, что жара да степь отнимают у него зрение, как отняли остатки силы в ногах. Сегодня ему было хуже, чем обычно, он чувствовал, что скоро умрёт, и его беспокоила мысль о внуке. Куда денется Лёнька? От этой мысли деду становилось тошно и хотелось вернуться домой, в Россию, но это далеко. А здесь, по Кубани, подают хорошо, хотя народ богатый и нищих не любит.
Ожидая паром, дед Архип и Лёнька легли в тень от берегового обрыва и смотрели на волны реки Кубани. Лёнька задремал, а дед, чувствуя боль в груди, не мог уснуть. Лёнька был маленький, хрупкий мальчик лет десяти, в своих лохмотьях он казался корявым сучком, отломленным от деда — старого иссохшего дерева. Дед то и дело кашлял, кашель был хрипл, удушлив, заставлял деда приподниматься и выжимал крупные слёзы. Степное марево закрывало всё вдали, но дед не был знаком с этим явлением и считал, что жара да степь отнимают у него зрение, как отняли остатки силы в ногах. Сегодня ему было хуже, чем обычно, он чувствовал, что скоро умрёт, и его беспокоила мысль о внуке. Куда денется Лёнька? От этой мысли деду становилось тошно и хотелось вернуться домой, в Россию, но это далеко. А здесь, по Кубани, подают хорошо, хотя народ богатый и нищих не любит.