невысоко взмахнув рукой, он хлопнул прутом по голому телу. саша взвизгнул.
- врешь, – сказал дед, – это не больно! а вот эдак больней!
и ударил так, что на теле сразу загорелась, вспухла красная полоса, а брат протяжно завыл.
- не сладко? – спрашивал дед, равномерно поднимая и опуская руку. – не любишь? это за наперсток!
когда он взмахивал рукой, в груди у меня все поднималось вместе с нею; падала рука – и я весь точно падал.
саша визжал страшно тонко, противно:
- не буду-у.. ведь я же сказал про скатерть.. ведь я сказал..
спокойно, точно псалтирь читая, дед говорил:
- донос – не оправданье! доносчику первый кнут. вот тебе за скатерть!
бабушка кинулась ко мне и схватила меня на руки, закричав:
- лексея не ! не , изверг!
она стала бить ногою в дверь, призывая:
- варя, варвара!
дед бросился к ней, сшиб ее с ног, выхватил меня и понес к лавке. я бился в руках у него, дергая рыжую бороду, укусил ему палец. он орал, тискал меня и, наконец, бросил на лавку, разбив мне лицо. помню дикий его крик:
- привязывай! убью!
помню белое лицо матери и ее огромные глаза. она бегала вдоль лавки и хрипела:
- папаша, не надо! . отдайте..
дед засек меня до потери сознания, и несколько дней я хворал, валяясь вверх спиною на широкой жаркой постели в маленькой комнате с одним окном и красной, неугасимой лампадой в углу перед китом со множеством икон.
дни нездоровья были для меня большими днями жизни. в течение их я, должно быть, сильно вырос и почувствовал что-то особенное. с тех дней у меня явилось беспокойное внимание к людям, и, точно мне содрали кожу с сердца, оно стало невыносимо чутким ко всякой обиде и боли, своей и чужой. (глава ii)
ответ:
объяснение:
- лексей, – позвал дед, – иди ближе! . ну, кому говорю? вот, гляди, как секут.. раз! .
невысоко взмахнув рукой, он хлопнул прутом по голому телу. саша взвизгнул.
- врешь, – сказал дед, – это не больно! а вот эдак больней!
и ударил так, что на теле сразу загорелась, вспухла красная полоса, а брат протяжно завыл.
- не сладко? – спрашивал дед, равномерно поднимая и опуская руку. – не любишь? это за наперсток!
когда он взмахивал рукой, в груди у меня все поднималось вместе с нею; падала рука – и я весь точно падал.
саша визжал страшно тонко, противно:
- не буду-у.. ведь я же сказал про скатерть.. ведь я сказал..
спокойно, точно псалтирь читая, дед говорил:
- донос – не оправданье! доносчику первый кнут. вот тебе за скатерть!
бабушка кинулась ко мне и схватила меня на руки, закричав:
- лексея не ! не , изверг!
она стала бить ногою в дверь, призывая:
- варя, варвара!
дед бросился к ней, сшиб ее с ног, выхватил меня и понес к лавке. я бился в руках у него, дергая рыжую бороду, укусил ему палец. он орал, тискал меня и, наконец, бросил на лавку, разбив мне лицо. помню дикий его крик:
- привязывай! убью!
помню белое лицо матери и ее огромные глаза. она бегала вдоль лавки и хрипела:
- папаша, не надо! . отдайте..
дед засек меня до потери сознания, и несколько дней я хворал, валяясь вверх спиною на широкой жаркой постели в маленькой комнате с одним окном и красной, неугасимой лампадой в углу перед китом со множеством икон.
дни нездоровья были для меня большими днями жизни. в течение их я, должно быть, сильно вырос и почувствовал что-то особенное. с тех дней у меня явилось беспокойное внимание к людям, и, точно мне содрали кожу с сердца, оно стало невыносимо чутким ко всякой обиде и боли, своей и чужой. (глава ii)