В отечественной прозе XX века непревзойденными мастерами пейзажа были Пришвин и Паустовский. Их роднит не только задушевное отношение к природе, не только талант тонкого наблюдателя и доскональное знание природной жизни, но и то, что в теме природы оба писателя поднимали философские проблемы. Особенно это заметно в творчестве Пришвина, который полагал, что человеку следует учиться у природы доброте и мудрости, что стремление к гармонии с природой должно стать насущной потребностью человека. В таких произведениях, как «Кладовая солнца» и «Корабельная чаща», настойчиво проводится мысль о том, что человек и природа должны жить в мире, взаимно обогащая друг друга. Этим творчество Пришвина выгодно отличалось от многих произведений советской довоенной (а отчасти и послевоенной) литературы, в которой на первый план выходил пафос насильственного покорения природы: вспомним хотя бы известные строки Маршака: «Человек сказал Днепру: / Я стеной тебя запру» — и весь пафос этого стихотворения, вспомним и крылатую фразу Мичурина: «Мы не можем ждать милостей от природы, взять их у нее — наша задача». В произведениях Паустовского, Пришвина, позднее Бианки акцентировались несколько иные аспекты проблемы, упор делался на «мирное сосуществование» человека и природы.
Сергей Есенин Спит ковыль. Равнина дорогая, И свинцовой свежести полынь. Никакая родина другая Не вольёт мне в грудь мою теплынь. Знать у всех у нас такая участь, И всякого спроси – Радуясь, свирепствуя и мучась, Хорошо живётся на Руси. Свет луны, таинственный и длинный, Плачут вербы, шепчут тополя. Но никто под окрик журавлиный Не разлюбит отчие поля. И теперь, когда вот новым светом И моей коснулась жизнь судьбы, Всё равно остался я поэтом Золотой бревенчатой избы. По ночам, прижавшись к изголовью, Вижу я как сильного врага, Как чужая юность брызжет новью На мои поляны и луга. Но и всё же, новью той теснимый, Я могу прочувственно пропеть: Дайте мне на родине любимой, Всё любя, спокойно умереть!
Спит ковыль. Равнина дорогая,
И свинцовой свежести полынь.
Никакая родина другая
Не вольёт мне в грудь мою теплынь.
Знать у всех у нас такая участь,
И всякого спроси –
Радуясь, свирепствуя и мучась,
Хорошо живётся на Руси.
Свет луны, таинственный и длинный,
Плачут вербы, шепчут тополя.
Но никто под окрик журавлиный
Не разлюбит отчие поля.
И теперь, когда вот новым светом
И моей коснулась жизнь судьбы,
Всё равно остался я поэтом
Золотой бревенчатой избы.
По ночам, прижавшись к изголовью,
Вижу я как сильного врага,
Как чужая юность брызжет новью
На мои поляны и луга.
Но и всё же, новью той теснимый,
Я могу прочувственно пропеть:
Дайте мне на родине любимой,
Всё любя, спокойно умереть!