Агерасим всё греб да греб. вот уже москва осталась назади. вот уже потянулись по берегам луга, огороды, поля, рощи, показались избы. повеяло деревней. он бросил весла, приник головой к муму, которая сидела перед ним на сухой перекладинке — дно было залито водой — и остался неподвижным, скрестив могучие руки у ней на спине, между тем как лодку волной относило назад к городу. наконец герасим выпрямился, поспешно, с каким-то болезненным озлоблением на лице, окутал веревкой взятые им кирпичи, приделал петлю, надел ее на шею муму, поднял ее над рекой, в последний раз посмотрел на она доверчиво и без страха поглядывала на него и слегка махала хвостиком. он отвернулся, зажмурился и разжал герасим ничего не слыхал, ни быстрого визга муму, ни тяжкого всплеска воды; для него самый шумный день был безмолвен и беззвучен, как ни одна самая тихая ночь не беззвучна для нас, и когда он снова раскрыл глаза, по-прежнему спешили по реке, как бы гоняясь друг за дружкой, маленькие волны, по-прежнему поплескивали они о бока лодки, и только далеко назади к берегу разбегались какие-то широкие круги.ерошка, как только герасим скрылся у него из виду, вернулся домой и донес всё, что видел.— ну, да, — заметил степан, — он ее утопит. уж можно быть спокойным. коли он что течение дня никто не видел герасима. он дома не обедал. настал вечер; собрались к ужину все, кроме его.— экой чудной этот герасим! — пропищала толстая прачка, — можно ли эдак из-за собаки право! — да герасим был здесь, — воскликнул вдруг степан, загребая себе ложкой каши.— как? когда? — да вот часа два тому назад. как же. я с ним в воротах повстречался; он уж опять отсюда шел, со двора выходил. я было хотел спросить его насчет собаки-то, да он, видно, не в духе был. ну, и толкнул меня; должно быть, он так только отсторонить меня хотел: дескать, не приставай, — да такого необыкновенного леща мне в становую жилу поднес, важно так, что ой-ой-ой! — и степан с невольной усмешкой и потер себе затылок. — да, — прибавил он, — рука у него, благодатная рука, нечего сказать.
