Над рабочим столом Булгакова висела старинная гравюра, изображавшая “лестницу жизни”, историю человека от рождения до смерти. Писатель любил эту наивную картинку, ибо она соответствовала его собственному воззрению на судьбу человека: “У каждого возраста – по этой теории – свой “приз жизни”. Эти “ призы жизни” распределяются по жизненной лестнице – все растут, приближаясь к вершинной ступени, и от вершины спускаются вниз, постепенно сходя на нет”.
Составьте “лестницу жизни” мастера. Обозначьте цитатами, эпитетами, метафорами, сравнениями ступеньки подъема и падения героя.
Мцыри — человек, жаждущий жизни и счастья, стремящийся к людям, близким и родным по духу. Лермонтов рисует исключительную личность, наделенную мятежной душой, могучим темпераментом. Перед нами предстает мальчик, обреченный с детства на унылое монастырское существование, которое было совершенно чуждо его пылкой, пламенной натуре. Мы видим, что уже с самых юных лет Мцыри был лишен всего, что составляет радость и смысл человеческой жизни: семьи, близких, друзей, родины. Монастырь стал для героя символом неволи, жизнь в нем Мцыри воспринимал как плен. Окружающие его люди — монахи были враждебны ему, они не могли понять Мцыри, Они отняли у мальчика свободу, но стремление к ней убить не смогли.
Невольно обращаешь внимание на то, что в начале поэмы автор только намечает характер героя. Лишь слегка приоткрывают внутренний мир Мцыри внешние обстоятельства жизни мальчика. Рассказывая о “мучительном недуге” пленного ребенка, его физической слабости, М. Ю. Лермонтов подчеркивает его выносливость, гордость, недоверчивость, “могучий дух”, который он унаследовал от предков. Полностью же характер героя раскрывается в его исповеди чернецу, которая составляет основу поэмы.
Взволнованный монолог умирающего Мцыри вводит нас в мир его сокровенных дум, тайных чувств и стремлений, объясняет причину его побега. Она проста. Все дело в том, что “душой дитя, судьбой монах”, юноша был одержим “пламенной страстью” к свободе, жаждой жизни, которая звала его “в тот чудный мир тревог и битв, где в тучах прячутся скалы, где люди вольны, как орлы”. Мальчик хотел обрести утраченную родину, узнать, что такое настоящая жизнь, “прекрасна ли земля”, “для воли иль тюрьмы на этот свет родимся мы”:
..Я видел у других
Отчизну, дом, друзей, родных.
А у себя не находил
Не только милых душ — могил!
Также Мцыри стремился познать самого себя. И этого он смог добиться только в дни, проведенные на воле:
Ты хочешь знать, что делал я
На воле? Жил — и жизнь моя
Без этих трех блаженных дней
Была 6 печальней и мрачней
Бессильной старости твоей.
За три дня своих скитаний Мцыри убедился в том, что человек рожден свободным, что он “быть бы мог в краю отцов не из последних удальцов”. Перед юношей впервые раскрылся мир, который был недосягаем для него в монастырских стенах. Мцыри обращает внимание на каждую предстающую его взору картину природы, вслушивается в многоголосный мир звуков. А красота и великолепие Кавказа просто ослепляют героя, в его памяти сохраняются “пышные поля, холмы, покрытые венцом древ, разросшихся кругом”, “горные хребты, причудливые, как мечты”. Яркость красок, многообразие звуков, великолепие беспредельно голубого свода ранним утром — все это богатство пейзажа наполнило душу героя ощущением слияния с природой.
Направо сверкнула молния и, точно отразившись в зеркале, она тотчас же
сверкнула вдали.
- Егорий, возьми! - крикнул Пантелей, подавая снизу что-то большое и
темное.
- Что это? - спросил Егорушка.
- Рогожка! Будет дождик, так вот покроешься.
Егорушка приподнялся и посмотрел вокруг себя. Даль заметно почернела и
уж чаще, чем каждую минуту, мигала бледным светом, как веками. Чернота ее,
правым горизонтом мигнула молния и так ярко, что осветила
часть степи и место, где ясное небо граничило с чернотой. Страшная туча
надвигалась не спеша, сплошной массой; на ее краю висели большие, черные
лохмотья; точно такие же лохмотья, давя друг друга, громоздились на правом и
на левом горизонте. Этот оборванный, разлохмаченный вид тучи придавал ей
какое-то пьяное, озорническое выражение. Явственно и не глухо проворчал
гром. Егорушка перекрестился и стал быстро надевать пальто.
- Скушно мне! - донесся с передних возов крик Дымова, и по голосу его
можно было судить, что он уж опять начинал злиться. - Скушно!
Вдруг рванул ветер и с такой силой, что едва не выхватил у Егорушки
узелок и рогожу; встрепенувшись, рогожа рванулась во все стороны и захлопала
по тюку и по лицу Егорушки. Ветер со свистом понесся по степи, беспорядочно
закружился и поднял с травою такой шум, что из-за него не было слышно ни
грома, ни скрипа колес. Он дул с черной тучи, неся с собой облака пыли и
запах дождя и мокрой земли. Лунный свет затуманился, стал как будто грязнее,
звезды еще больше нахмурились, и видно было, как по краю дороги спешили
куда-то назад облака пыли и их тени. Теперь, по всей вероятности, вихри,
кружась и увлекая с земли пыль, сухую траву и перья, поднимались под самое
небо; вероятно, около самой черной тучи летали перекати-поле, и как, должно
быть, им было страшно! Но сквозь пыль, залеплявшую глаза, не было видно
ничего, кроме блеска молний.
Егорушка, думая, что сию минуту польет дождь, стал на колени и укрылся
рогожей.
- Пантелле-ей! - крикнул кто-то впереди. - А.. . а... ва!
- Не слыха-ать! - ответил громко и нараспев Пантелей.
- А... а... ва! Аря... а!
Загремел сердито гром, покатился по небу справа налево, потом назад и
замер около передних подвод.
- Свят, свят, свят, господь Саваоф Егорушка, крестясь, -
исполнь небо и земля славы твоея.. .
Чернота на небе раскрыла рот и дыхнула белым огнем; тотчас же опять
загремел гром; едва он умолк, как молния блеснула так широко, что Егорушка
сквозь щели рогожи увидел вдруг всю большую дорогу до самой дали, всех
подводчиков и даже Кирюхину жилетку. Черные лохмотья слева уже поднимались
кверху и одно из них, грубое, неуклюжее, похожее на лапу с пальцами,
тянулось к луне. Егорушка решил закрыть крепко глаза, не обращать внимания и
ждать, когда вс? кончится.
Дождь почему-то долго не начинался. Егорушка, в надежде, что туча, быть
может, уходит мимо, выглянул из рогожи. Было страшно темно. Егорушка не
увидел ни Пантелея, ни тюка, ни себя; покосился он туда, где была недавно
луна, но там чернела такая же тьма, как и на возу. А молнии в потемках
казались белее и ослепительнее, так что глазам было больно.
- Пантелей! - позвал Егорушка.
ответа не последовало. Но вот, наконец, ветер в последний раз рванул
рогожу и убежал куда-то. Послышался ровный, спокойный шум. Большая холодная
к