она много читала о море — много хороших книг. но она никогда не думала о нем, о море. наверно, потому, что когда читаешь о чем-то далеком, это далекое всегда кажется несбыточным.
она много раз видела море. видела в третьяковке и эрмитаже, где была прошлым летом с мамой. потом тоже с мамой, когда они были во владимире в успенском соборе, — еле видимая фреска андрея рублева «земля и море мертвых». так, кажется, называлась она.
видела она море в кино и на открытках. видела по телевизору и на плакатах.
но опять она никогда не думала о нем, о море…
а сейчас увидела и не поверила. море было совсем не такое, каким она могла его себе представить. может, оно и бывает когда-то таким, как в книгах, на картинах, на экране! может… наверно, бывает…
но сейчас… сейчас море было большое и теплое. теплое и большое. большое, каким может быть только море. теплое, как мама…
они и прежде часто оставались втроем: отец, дочь и собака. и раньше отец, возвращаясь с дежурства, заходил в магазин, а таня готовила.
— наша мама, скорее, мужское начало в семье, — шутил отец, — а я уж, простите, женское. я всегда дома, а она в разъездах. у нее и профессия женского рода не имеет — геодезист…
отец посмеивался не только над мамой. над таней — тоже. за то, что у нее нет настоящего призвания в жизни. за то, что она даже в школе металась между и , и , физкультурой и .
— странный ребенок ты, татьян! — говорил отец. — ну, хоть бы к музыке проявила наклонность, хоть к рисованию…
он говорил «хоть бы», а таня знала: отец хочет, чтобы она была врачом. она чувствовала это, понимала по многим разговорам его и просто по тому, что он рассказывал ей о своей больнице. чувствовала: это он для нее говорит.
— нормальный советский ребенок! слава богу, не , не художница! учиться — доучиться! не будет этого самого призвания, пойдет в рыбный институт или в мукомольный техникум… и, в отличие от нашего папы, не будет сидеть дома. поездит, хватит лиха… все равно когда-то человеком станет!
так говорила мама.
отец действительно никуда не уезжал. да и куда ехать врачу, прикованному к своей больнице!
мама раз, а то и два раза в год уезжала надолго: в анадырь уезжала, на чукотку, в магадан, на сахалин и еще куда-то. туда, где были их экспедиции. а они были всюду.
Центральным эпизодом в судьбе этого героя, несомненно, является «поединок» с купцом Алтынниковым за перекупку «сиротливой мельницы». Идет «сражение» не просто человеческих самолюбий, а нравственных принципов. За Гириным — сила крестьянского мира, крестьянской взаимовыручки. За Алтынниковым — сила хищнического эгоизма. На одной стороне — сила духовная, на другой — материальная, сила денег. И первая побеждает вторую. Гирин служит крестьянскому миру. Он его подлинный глашатай, но он же и несет всю полноту ответственности за праведность своего образа жизни перед оказавшим ему доверие народом. Некрасов вскрывает подлинный механизм «крестьянской демократии», где отношения регулируются не формальным юридическим законом, а исключительно нормами совести. Единожды согрешив перед миром, Гирин отдает себя в руки мирского суда и кается перед народом. Тем самым он обрекает себя на путь праведничества. Во время мятежа он отказывается уговаривать бунтующих крестьян и попадает в острог.
Матрена Тимофеевна Корчагина. Ее жизнеописанию целиком посвящена III часть поэмы. «Счастливой» нарекла ее молва. Общеизвестно, что прототипом героини Некрасова стала знаменитая олонецкая вопленница Ирина Федосова. Ее автобиографию и тексты самих причитаний поэт узнал из книги «Причитания Северного края, собранные Е. В. Барсовым» (1872). Недаром стилистическую основу образа Матрены Тимофеевны составляют именно элементы народного плача. Героиня через все испытания, какие только могли выпасть на долю русской женщины: чужая семья мужа, постоянно унижающая невестку; домогательства управляющего; нелепая смерть первенца Демушки и последовавшее вслед за этим чудовищное надругательство над телом мертвого младенца; голодный неурожайный год, грозивший ей участью солдатки... И если плач и сопровождает хождения этой подлинно русской «Богородицы по мукам», то плач этот менее всего о себе. Это плач прежде всего о своем ближнем, о его горе. В свете этого идеала собственные страдания окрашиваются особым, высоким смыслом. Тяжелую крестьянскую работу она начинает постепенно воспринимать с какой-то смиренной нежностью, часто употребляя в своей речи слова с уменьшительно-ласкательными само собой разумеющееся. Потеряв свободу, они получили представление о ней. Отсюда проистекает парадокс русского богатырства: понятие «свобода» в мужицком сознании непременно сосуществует с понятием «рабство». Ведь узнать, что такое свобода, можно, лишь утратив ее.
Образ Савелия соотнесен в поэме с народной былиной о Святогоре-богатыре, который, стремясь поднять «тягу земную», под воздействием собственной же силы «в землю сам ушел по грудь». Савелию этот былинный образ объясняет особенность именно святорусского богатырства. По мысли Савелия, вся сила русского богатыря уходит на терпение, то есть не столько на подвиг «внешний», сколько на подвиг «внутренний», проверку силы духа:
А грудь? Илья-пророк
По ней гремит-катается
На колеснице огненной...
Все терпит богатырь.
Вот почему корежинцы с готовностью ложатся под розги Шалашникова, но убийство Фогеля, их поработителя, становится для них смерти подобно.
Выходит, «слабость», даже в определенном смысле «бессилие», русского богатыря в поэме является естественным продолжением его «силы». Такого богатыря нельзя поработить физической расправой, но можно — хитростью. Там, где бессилен «удалой» «боец Шалашников», оказывается, всесилен «тихонький» «шельмец» Фогель. Этот немец-управитель сумел сделать так, что корежинцы сами же себя закабалили, даже не заметив этого.
«Недотерпеть — пропасть, перетерпеть — пропасть» — в этом афоризме Савелия кроется разгадка трагической участи святорусского богатыря. Видимо, «недотерпеть» здесь — значит допустить, чтобы личная обида стала поводом для мщения; лишиться позиции внутреннего духовного смирения (то есть подвижничества); поставить свою волю выше воли Бога (нарушив его заповеди «Не убий» и «Прощай врагов своих»), «Перетерпеть» — значит проигнорировать уже не свою собственную обиду, а обиду Бога, нарушение его заповедей; не встать на защиту своей Веры.
Савелий и корежинцы, убив Фогеля, именно «недотерпели». Не праведный гнев, а жажда личной мести («Стояли мы голодные, /А немец нас поругивал...») была непосредственным побудительным мотивом убийства. Собственно, и совершается оно почти бессознательно, в горячке работы, под хоровой рефрен дружного «Наддай! наддай!».
О том же, что такое «перетерпеть», рассказывает читателю легенда «О двух великих грешниках».
она много читала о море — много хороших книг. но она никогда не думала о нем, о море. наверно, потому, что когда читаешь о чем-то далеком, это далекое всегда кажется несбыточным.
она много раз видела море. видела в третьяковке и эрмитаже, где была прошлым летом с мамой. потом тоже с мамой, когда они были во владимире в успенском соборе, — еле видимая фреска андрея рублева «земля и море мертвых». так, кажется, называлась она.
видела она море в кино и на открытках. видела по телевизору и на плакатах.
но опять она никогда не думала о нем, о море…
а сейчас увидела и не поверила. море было совсем не такое, каким она могла его себе представить. может, оно и бывает когда-то таким, как в книгах, на картинах, на экране! может… наверно, бывает…
но сейчас… сейчас море было большое и теплое. теплое и большое. большое, каким может быть только море. теплое, как мама…
они и прежде часто оставались втроем: отец, дочь и собака. и раньше отец, возвращаясь с дежурства, заходил в магазин, а таня готовила.
— наша мама, скорее, мужское начало в семье, — шутил отец, — а я уж, простите, женское. я всегда дома, а она в разъездах. у нее и профессия женского рода не имеет — геодезист…
отец посмеивался не только над мамой. над таней — тоже. за то, что у нее нет настоящего призвания в жизни. за то, что она даже в школе металась между и , и , физкультурой и .
— странный ребенок ты, татьян! — говорил отец. — ну, хоть бы к музыке проявила наклонность, хоть к рисованию…
он говорил «хоть бы», а таня знала: отец хочет, чтобы она была врачом. она чувствовала это, понимала по многим разговорам его и просто по тому, что он рассказывал ей о своей больнице. чувствовала: это он для нее говорит.
— нормальный советский ребенок! слава богу, не , не художница! учиться — доучиться! не будет этого самого призвания, пойдет в рыбный институт или в мукомольный техникум… и, в отличие от нашего папы, не будет сидеть дома. поездит, хватит лиха… все равно когда-то человеком станет!
так говорила мама.
отец действительно никуда не уезжал. да и куда ехать врачу, прикованному к своей больнице!
мама раз, а то и два раза в год уезжала надолго: в анадырь уезжала, на чукотку, в магадан, на сахалин и еще куда-то. туда, где были их экспедиции. а они были всюду.
Центральным эпизодом в судьбе этого героя, несомненно, является «поединок» с купцом Алтынниковым за перекупку «сиротливой мельницы». Идет «сражение» не просто человеческих самолюбий, а нравственных принципов. За Гириным — сила крестьянского мира, крестьянской взаимовыручки. За Алтынниковым — сила хищнического эгоизма. На одной стороне — сила духовная, на другой — материальная, сила денег. И первая побеждает вторую. Гирин служит крестьянскому миру. Он его подлинный глашатай, но он же и несет всю полноту ответственности за праведность своего образа жизни перед оказавшим ему доверие народом. Некрасов вскрывает подлинный механизм «крестьянской демократии», где отношения регулируются не формальным юридическим законом, а исключительно нормами совести. Единожды согрешив перед миром, Гирин отдает себя в руки мирского суда и кается перед народом. Тем самым он обрекает себя на путь праведничества. Во время мятежа он отказывается уговаривать бунтующих крестьян и попадает в острог.
Матрена Тимофеевна Корчагина. Ее жизнеописанию целиком посвящена III часть поэмы. «Счастливой» нарекла ее молва. Общеизвестно, что прототипом героини Некрасова стала знаменитая олонецкая вопленница Ирина Федосова. Ее автобиографию и тексты самих причитаний поэт узнал из книги «Причитания Северного края, собранные Е. В. Барсовым» (1872). Недаром стилистическую основу образа Матрены Тимофеевны составляют именно элементы народного плача. Героиня через все испытания, какие только могли выпасть на долю русской женщины: чужая семья мужа, постоянно унижающая невестку; домогательства управляющего; нелепая смерть первенца Демушки и последовавшее вслед за этим чудовищное надругательство над телом мертвого младенца; голодный неурожайный год, грозивший ей участью солдатки... И если плач и сопровождает хождения этой подлинно русской «Богородицы по мукам», то плач этот менее всего о себе. Это плач прежде всего о своем ближнем, о его горе. В свете этого идеала собственные страдания окрашиваются особым, высоким смыслом. Тяжелую крестьянскую работу она начинает постепенно воспринимать с какой-то смиренной нежностью, часто употребляя в своей речи слова с уменьшительно-ласкательными само собой разумеющееся. Потеряв свободу, они получили представление о ней. Отсюда проистекает парадокс русского богатырства: понятие «свобода» в мужицком сознании непременно сосуществует с понятием «рабство». Ведь узнать, что такое свобода, можно, лишь утратив ее.
Образ Савелия соотнесен в поэме с народной былиной о Святогоре-богатыре, который, стремясь поднять «тягу земную», под воздействием собственной же силы «в землю сам ушел по грудь». Савелию этот былинный образ объясняет особенность именно святорусского богатырства. По мысли Савелия, вся сила русского богатыря уходит на терпение, то есть не столько на подвиг «внешний», сколько на подвиг «внутренний», проверку силы духа:
А грудь? Илья-пророк
По ней гремит-катается
На колеснице огненной...
Все терпит богатырь.
Вот почему корежинцы с готовностью ложатся под розги Шалашникова, но убийство Фогеля, их поработителя, становится для них смерти подобно.
Выходит, «слабость», даже в определенном смысле «бессилие», русского богатыря в поэме является естественным продолжением его «силы». Такого богатыря нельзя поработить физической расправой, но можно — хитростью. Там, где бессилен «удалой» «боец Шалашников», оказывается, всесилен «тихонький» «шельмец» Фогель. Этот немец-управитель сумел сделать так, что корежинцы сами же себя закабалили, даже не заметив этого.
«Недотерпеть — пропасть, перетерпеть — пропасть» — в этом афоризме Савелия кроется разгадка трагической участи святорусского богатыря. Видимо, «недотерпеть» здесь — значит допустить, чтобы личная обида стала поводом для мщения; лишиться позиции внутреннего духовного смирения (то есть подвижничества); поставить свою волю выше воли Бога (нарушив его заповеди «Не убий» и «Прощай врагов своих»), «Перетерпеть» — значит проигнорировать уже не свою собственную обиду, а обиду Бога, нарушение его заповедей; не встать на защиту своей Веры.
Савелий и корежинцы, убив Фогеля, именно «недотерпели». Не праведный гнев, а жажда личной мести («Стояли мы голодные, /А немец нас поругивал...») была непосредственным побудительным мотивом убийства. Собственно, и совершается оно почти бессознательно, в горячке работы, под хоровой рефрен дружного «Наддай! наддай!».
О том же, что такое «перетерпеть», рассказывает читателю легенда «О двух великих грешниках».