Самсон вырин несчастен. во-первых, потому что он не верит в прочность ее случайного счастья, несмотря на заверения минского в том, что он не покинет дуню и выполнит свой долг перед ней. заверяя вырина: «: не думай, чтоб я дуню мог покинуть: она будет счастлива, тебе честное слово», - минский сдержал свое обещание. заключительный эпизод повести - рассказ мальчика о посещении дуней могилы отца - неоспоримое свидетельство об этом: » во-вторых, вырин несчастлив не только из-за боязни за судьбу дочери, перед нами трагедия обманутого доверия: «вырин слишком много вложил в свою любовь к дочери. теперь эта любовь предана. дуня ушла от него, ушла по своей воле. она не бросилась к нему, когда он разыскивал ее, но ужаснулась, дала его вытолкнуть, не вернула его. и теперь эти кинутые в оплату позора бумажки, и оскорбления минского, и неприкаянность одинокой жизни - все это сплетается в одно с оскорбленной любовью, обмануто доверие, - и вот начинается своего рода «тихий бунт» смирного человека. вырин уже не может зажить прежней жизни. он должен спиться и погибнуть. жизнь потеряла для него смысл и вкус». или можно так это был печальный эпизод. самсон приехал к своей дочери. он не видел её долгое время. у самсона была надежда, что к нему выйдет его единственная дочь и обрадуется его появлению. но все было совсем не так. с ним поступили низко и бесчеловечно. дуня, увидев своего отца, вскрикнула и упала в обморок, а минский выгнал его. этот поступок минского можно назвать подлым и жалким. он показал себя бессердечным и равнодушным человеком.
Настя пошла по протоптанной тропе, по которой “все люди ходят”, но потом всё же незаметно для себя свернула с неё. Оставшись одна, она увлеклась сбором клюквы и забыла о Митраше. Её охватил азарт собирателя и жадность, и в этой жадности она перестала быть человеком и стала похожа на обыкновенное лесное животное. Этим автор хочет сказать, что человек в жадности теряет истинно человеческие качества.
Настя набрела на палестинку, обсыпанную красной клюквой, и забыла обо всем на свете. Автор спрашивает: “Откуда же у человека при его могуществе берется жадность даже к кислой ягоде клюкве? ” Он как будто не осуждает Настю, а только удивляется.
Настя набрела на палестинку, обсыпанную красной клюквой, и забыла обо всем на свете. Автор спрашивает: “Откуда же у человека при его могуществе берется жадность даже к кислой ягоде клюкве? ” Он как будто не осуждает Настю, а только удивляется.