Ну если я правельно поняла теория про которую он написал статью типо люди делятся на обыкновенных и необыкновенных. Я считаю,что теория Раскольникова несостоятельна. Если бы все люди разделялись на"обыкновенных" и "необыкновенных",то в мире бы произошел хаос. Тогда бы все люди захотели называть себя "необыкновенными",которым можно убивать, как будто для дальнейшей пользы всему обществу. В мире вне было бы порядка. А конкретно в романе даже есть кусок про то как даётся представление если бы его теория осуществилась(если память не подводит то этот кусок был в одном из сне Раскольникова)
Бывает, узнав, что я Пушкина перевожу, меня спрашивают – то с насмешкой, то с сочувствием: «Поэзия – вещь прекрасная, а кто квартплату за вас платить будет? Пушкин, что ли?» Многие удивляются, когда я отвечаю не шутя, что именно Пушкин. Потому что они думают так же, как и тот тележурналист, недавно с сомнением спросивший у меня: «Да разве актуален Пушкин сегодня?»
Нас мало избранных, счастливцев праздных,
Пренебрегающих презренной пользой,
Единого прекрасного жрецов…
Не хочется опускаться до рассуждений об «актуальности» вечной красоты, особенно перед теми, кому нужна лишь польза да прибыль во всем. Хочется сказать о другом. О том, что Пушкин – по-пифагорейски целитель, ведь пифагорейцы (как раз жрецы Единого Прекрасного) лечили больных не только зельями, а стихами, веря в целительную силу молитвенной поэзии. Но скажу, чем еще Пушкин «актуален»: Пушкин – Евангелие в стихах, духовное противоядие от окружающей нас пошлости и уныния. И Пушкин особенно нужен нам, «интеллигентам», так как он лечит самую неизлечимую болезнь интеллигентности – пессимизм.
«Суета сует, сказал Екклесиаст, суета сует – все суета!» (Еккл. 1: 2).
Екклесиаст выражает то, что мы современным языком определяем как депрессия. Трагедия жуткая, когда мы не видим смысла в жизни. Древнейшее стихотворение мира, найденное при раскопках города Ур в Месопотамии, тому свидетель:
Несчастный современный человек!
Таскается один-одинешенек
По шумным улицам грязного города,
Голова у него раскалывается от едкой боли.
Он уже не слышит голос бога своего,
Поющего ему в тишине.
Несчастный современный человек – 5 тысяч лет тому назад! Что-нибудь изменилось? Только хуже стало! Из Шумерии духовному страдальцу уже прямая дорога через миллениумы, через того же Екклесиаста до ада Макбета Шекспира:
Мы дни за днями шепчем: «Завтра, завтра».
Так тихими шагами жизнь ползет
К последней недописанной странице.
Оказывается, что все «вчера»
Нам сзади освещали путь к могиле.
Конец, конец, огарок догорел!
Жизнь – только тень, она – актер на сцене.
Сыграл свой час, побегал, пошумел –
И был таков. Жизнь – сказка в пересказе
Глупца. Она полна трескучих слов
И ничего не значит.
Примерно к такому мучительному заключению приходит весь современный театр. Беккет, О’Нил, Жироду, Йонеско, Уильямс, Миллер, Ортон, Вампилов, Мэмет, Фо… Все они – гении пессимизма, все, как Сартр, доказывают как раз то, что и Блок нам объявил:
Ночь, улица, фонарь, аптека,
Бессмысленный и тусклый свет.
Живи еще хоть четверть века –
Все будет так. Исхода нет.
И обреченный Мандельштам нам передал грустный (хоть певучий) привет из Шумерии:
Я скажу тебе с последней прямотой:
Все лишь бредни, шерри-бренди, ангел мой.
Уже в преддверии XXI века, жестоко отвергая даже мимолетное утешение поэзии, унылый гений современного британского театра Гарольд Пинтер злорадствовал с насмешкой: «Убери этот едкий бренди! Он смердит современной литературой» (из его пьесы «Измена»).
Понятно, почему у народа «брэнд» высокой литературы в целом падает. Народ духовно голодает при общественном перерождении веры в цинизм, надежды – в уныние и тепла любви – в «cool» равнодушие. Когда художников сменили «продюсеры» и эстетику сменили «рейтинги», само собой вино поэзии и музыки превращается в духовную «кока-колу», ибо мысли только о «цене» обесценивают искусство. Как амазонские бабочки в «Красной книге», духовность и тонкость редеют, а плодятся, как вирусы, пошлость и наглость. Все это мы чувствуем и… увы! видите, я тоже жалуюсь. К скоро ожидаемому концу обитаемого света мы все давным-давно готовы.
Но все-таки грех нам бессвязно «ныть», когда жизнь у нас одна! Пушкин заметил: «Говорят, что несчастье – хорошая школа. Может быть, но счастье – лучший университет». Физика почти доказала уже, что мысль – материальна. «В начале было Слово». Искусство сотворяет – а не только отражает мир. Лермонтов писал:
И жизнь, как посмотришь с холодным вниманьем вокруг,
Такая пустая и глупая шутка.
Но нельзя смотреть на жизнь только «с холодным вниманием вокруг», не то мы сами охолодим нашу жизнь. (Мне иногда думается, что весь феномен глобального потепления – последствие не только выхлопов углекислого газа и метана, но и плод духовного похолодания. Быть может, продолжение всей нашей жизни на планете Земля истинно зависит от возможности нашего скорейшего перехода от «мудрости» разумной депрессии к «глупости» искреннего сердечного тепла и веры.) Нужно, как Пушкин, смотреть на жизнь с теплым вниманием вокруг:
Вся комната янтарным блеском
Озарена! Веселым треском
Трещит затопленная печь…
В VIII главе «Евгения Онегина» герой, удрученный холодностью Татьяны, вдруг начинает читать:
Ну если я правельно поняла теория про которую он написал статью типо люди делятся на обыкновенных и необыкновенных. Я считаю,что теория Раскольникова несостоятельна. Если бы все люди разделялись на"обыкновенных" и "необыкновенных",то в мире бы произошел хаос. Тогда бы все люди захотели называть себя "необыкновенными",которым можно убивать, как будто для дальнейшей пользы всему обществу. В мире вне было бы порядка. А конкретно в романе даже есть кусок про то как даётся представление если бы его теория осуществилась(если память не подводит то этот кусок был в одном из сне Раскольникова)
Бывает, узнав, что я Пушкина перевожу, меня спрашивают – то с насмешкой, то с сочувствием: «Поэзия – вещь прекрасная, а кто квартплату за вас платить будет? Пушкин, что ли?» Многие удивляются, когда я отвечаю не шутя, что именно Пушкин. Потому что они думают так же, как и тот тележурналист, недавно с сомнением спросивший у меня: «Да разве актуален Пушкин сегодня?»
Нас мало избранных, счастливцев праздных,
Пренебрегающих презренной пользой,
Единого прекрасного жрецов…
Не хочется опускаться до рассуждений об «актуальности» вечной красоты, особенно перед теми, кому нужна лишь польза да прибыль во всем. Хочется сказать о другом. О том, что Пушкин – по-пифагорейски целитель, ведь пифагорейцы (как раз жрецы Единого Прекрасного) лечили больных не только зельями, а стихами, веря в целительную силу молитвенной поэзии. Но скажу, чем еще Пушкин «актуален»: Пушкин – Евангелие в стихах, духовное противоядие от окружающей нас пошлости и уныния. И Пушкин особенно нужен нам, «интеллигентам», так как он лечит самую неизлечимую болезнь интеллигентности – пессимизм.
«Суета сует, сказал Екклесиаст, суета сует – все суета!» (Еккл. 1: 2).
Екклесиаст выражает то, что мы современным языком определяем как депрессия. Трагедия жуткая, когда мы не видим смысла в жизни. Древнейшее стихотворение мира, найденное при раскопках города Ур в Месопотамии, тому свидетель:
Несчастный современный человек!
Таскается один-одинешенек
По шумным улицам грязного города,
Голова у него раскалывается от едкой боли.
Он уже не слышит голос бога своего,
Поющего ему в тишине.
Несчастный современный человек – 5 тысяч лет тому назад! Что-нибудь изменилось? Только хуже стало! Из Шумерии духовному страдальцу уже прямая дорога через миллениумы, через того же Екклесиаста до ада Макбета Шекспира:
Мы дни за днями шепчем: «Завтра, завтра».
Так тихими шагами жизнь ползет
К последней недописанной странице.
Оказывается, что все «вчера»
Нам сзади освещали путь к могиле.
Конец, конец, огарок догорел!
Жизнь – только тень, она – актер на сцене.
Сыграл свой час, побегал, пошумел –
И был таков. Жизнь – сказка в пересказе
Глупца. Она полна трескучих слов
И ничего не значит.
Примерно к такому мучительному заключению приходит весь современный театр. Беккет, О’Нил, Жироду, Йонеско, Уильямс, Миллер, Ортон, Вампилов, Мэмет, Фо… Все они – гении пессимизма, все, как Сартр, доказывают как раз то, что и Блок нам объявил:
Ночь, улица, фонарь, аптека,
Бессмысленный и тусклый свет.
Живи еще хоть четверть века –
Все будет так. Исхода нет.
И обреченный Мандельштам нам передал грустный (хоть певучий) привет из Шумерии:
Я скажу тебе с последней прямотой:
Все лишь бредни, шерри-бренди, ангел мой.
Уже в преддверии XXI века, жестоко отвергая даже мимолетное утешение поэзии, унылый гений современного британского театра Гарольд Пинтер злорадствовал с насмешкой: «Убери этот едкий бренди! Он смердит современной литературой» (из его пьесы «Измена»).
Понятно, почему у народа «брэнд» высокой литературы в целом падает. Народ духовно голодает при общественном перерождении веры в цинизм, надежды – в уныние и тепла любви – в «cool» равнодушие. Когда художников сменили «продюсеры» и эстетику сменили «рейтинги», само собой вино поэзии и музыки превращается в духовную «кока-колу», ибо мысли только о «цене» обесценивают искусство. Как амазонские бабочки в «Красной книге», духовность и тонкость редеют, а плодятся, как вирусы, пошлость и наглость. Все это мы чувствуем и… увы! видите, я тоже жалуюсь. К скоро ожидаемому концу обитаемого света мы все давным-давно готовы.
Но все-таки грех нам бессвязно «ныть», когда жизнь у нас одна! Пушкин заметил: «Говорят, что несчастье – хорошая школа. Может быть, но счастье – лучший университет». Физика почти доказала уже, что мысль – материальна. «В начале было Слово». Искусство сотворяет – а не только отражает мир. Лермонтов писал:
И жизнь, как посмотришь с холодным вниманьем вокруг,
Такая пустая и глупая шутка.
Но нельзя смотреть на жизнь только «с холодным вниманием вокруг», не то мы сами охолодим нашу жизнь. (Мне иногда думается, что весь феномен глобального потепления – последствие не только выхлопов углекислого газа и метана, но и плод духовного похолодания. Быть может, продолжение всей нашей жизни на планете Земля истинно зависит от возможности нашего скорейшего перехода от «мудрости» разумной депрессии к «глупости» искреннего сердечного тепла и веры.) Нужно, как Пушкин, смотреть на жизнь с теплым вниманием вокруг:
Вся комната янтарным блеском
Озарена! Веселым треском
Трещит затопленная печь…
В VIII главе «Евгения Онегина» герой, удрученный холодностью Татьяны, вдруг начинает читать:
И что ж? Глаза его читали,
Но мысли были далеко;
Мечты, желания, печали
Теснились в душу глубоко.
Он меж печатными строками
Читал духовными глазами
Другие строки. В них-то он
Был совершенно углублен.