Основу романа А. С. Пушкина «Евгений Онегин» составляют взаимоотношения двух основных героев — Евгения и Татьяны. Если проследить эту сюжетную линию на протяжении всего произведения, можно условно выделить две части: Татьяна и Онегин; Онегин и Татьяна.
Определяющим в этом разделении является главенствующая роль персонажей в возникновении и развитии любовного чувства. В начале романа мы становимся свидетелями знакомства Евгения и Татьяны. Он — умудренный жизнью, порядком уставший от столичной суеты, вполне уверенный в своей правоте молодой человек. Однако его уверенность, как оказалось, имеет под собой довольно скользкую почву: ... рано чувства в нем остыли; Ему наскучил света шум; Красавицы не долго были Предмет его привычных дум; Измены утомить успели; Друзья и дружба надоели...
Все это признаки болезни, которая по-английски называется сплином, а по-русски — хандрой. По словам автора, Онегин спокойно относился к этому состоянию, в том смысле, что Он застрелиться, слава богу, Попробовать не захотел. Но к жизни вовсе охладел.
В это время Онегину представился случай изменить сложившееся положение вещей: отец его умер, оставив после себя огромные долги, а дядя оказался при смерти. Решение Евгения созрело мгновенно: он оставил кредиторам имение отца, а сам переехал в имение дядюшки, находившееся в деревенской глуши, вдали от столичной суеты. Татьяна не была знакома с городской суетой. В ее жизни было два учителя: сладостные романы и народные предания. Увидев загадочного, неприступного Онегина, Татьяна тотчас влюбилась. Еще бы, ведь в ее избраннике « счастливой силою мечтанья » воплотились наиболее романтичные и мужественные герои ее любимых книг: Татьяна любит не шутя И предается безусловно Любви, как милое дитя.
Томимая любовной тоской, Татьяна решается на отчаянный шаг — признаться во всем объекту своего поклонения. Обратимся к письму Татьяны, которое нам нравится уже с первых строчек: у него такое удивительно простое начало. Во второй части письма Татьяна говорит о своих душевных переживаниях, связанных с потребностью в необычном, большом чувстве, с романтической мечтой об идеальном и необыкновенном герое: Зачем вы посетили нас? В глуши забытого селенья Я никогда не знала б вас. Не знала б горького мученья.
Девушка, с одной стороны, жалуется, что судьба послала ей возмутителя ее душевного спокойствия, но, с другой стороны, поразмыслив о своей возможной судьбе («По сердцу я нашла бы друга, была бы верная супруга и добродетельная мать»), Татьяна решительно отбрасывает возможность брака с одним из провинциальных женихов, потому что полюбить Петушкова или Буянова она не смогла бы. И Татьяна с неожиданной, быть может, для нее самой откровенностью и смелостью говорит о том, кем является для нее Онегин: он послан Богом, он до гроба ее ангел-хранитель, о котором она уже знала давно: Ты в сновиденьях мне являлся, Незримый, ты мне был уж мил, Твой чудный взгляд меня томил, В душе твой голос раздавался.
Но все это происходило отнюдь не во сне, все это было реальностью, ибо когда Онегин первый раз прибыл в гости к Лариным, Татьяна его узнала. Тон письма становится более задушевным и доверительным. Все, что есть лучшего в ней, Татьяна переносит на своего избранника. И еще одна немаловажная деталь: Татьяна воспринимает Онегина как защитника. Здесь, в родной семье она себя чувствует одиноко, ее никто не понимает: Но так и быть! Судьбу мою Отныне я тебе вручаю, Перед тобою слезы лью, Твоей защиты умоляю.
Получив послание Татьяны, Онегин был тронут ее искренностью, нежностью, но в глубине души он боялся, что не оправдает этих трепетных надежд. Заметим: на мгновение в нем вспыхнуло чувство, отдаленно напоминающее любовь, но оно тут же угасло. Эгоизм и индивидуализм Онегина, так ясно проступившие в первом объяснении героев, упоминаются поэтом еще в эпиграфе к роману: «Проникнутый тщеславием, он обладал»сверх того еще особенной гордостью, которая побуждает признаваться с одинаковым равнодушием как в св
По завершении эпохи традиционализма, которой свойственно следование канону (в России эти процессы приходятся на средневековье и в значительной мере на XVIII век), история русской литературы знает два основных типа отношения к традиции. Один из них, авангардистский, возникший в XX веке, характеризуется резковраждебным неприятием предшествующего, стремлением «сбросить Пушкина» или кого бы то ни было с парохода современности. Другой тип (хронологически предшествующий авангардистскому) — не такой броский. Суть его в том, что новаторство вырастает на почве самой традиции. Преодоление привычного происходит, но не в форме резкого разрыва, а с использованием арсенала идейно-тематических, жанровых, сюжетно-композиционных моделей, порой стереотипных, но обретающих новое дыхание, иную жизнь.
Судя по материалу, Чехову было несвойственно авангардистское отталкивание от привычного. Иронично относясь к стереотипам, нередко пародируя стилевые и жанровые каноны, он, безусловно, смещал традиционные решения. Однако делал это достаточно спокойно, без авангардистской запальчивости и исступленных поисков нового «языка». Подтверждением сказанному может служить сопос-тавление чеховского «Студента» (1894) с жанровым инвариантом пасхального рассказа.
В сюжетной композиции «Студента» отчетливо видны контуры типичного для пасхальной литературы сюжета «преображения» [1]. Но по старой канве вышиваются новые узоры. Впрочем, прежде чем сделать какие-либо выводы, присмотримся к тому, что представляла собой массовая пасхальная словесность чеховского времени.
О качестве ее объективно можно судить только тогда, когда она будет изучена целиком. Однако, судя по имеющимся данным, ожидать открытия сколько-нибудь значительных ценностей не приходится.
В самом конце поза века в журнале «Родина» был опубликован написанный М. Шаде рассказ, позволяющий составить представление о «достижениях» массовой пасхальной литературы (в массовой словесности жанровые инварианты предстают гораздо отчетливее, чем в творчестве выдающихся писателей, обычно разрушающих сложившиеся каноны).
Центральное событие рассказа — чудо «преображения», которое произошло с художницей Лизой и о котором она решила поведать в письме к некому другу Петру.
Определяющим в этом разделении является главенствующая роль персонажей в возникновении и развитии любовного чувства. В начале романа мы становимся свидетелями знакомства Евгения и Татьяны. Он — умудренный жизнью, порядком уставший от столичной суеты, вполне уверенный в своей правоте молодой человек. Однако его уверенность, как оказалось, имеет под собой довольно скользкую почву:
... рано чувства в нем остыли;
Ему наскучил света шум;
Красавицы не долго были
Предмет его привычных дум;
Измены утомить успели;
Друзья и дружба надоели...
Все это признаки болезни, которая по-английски называется сплином, а по-русски — хандрой. По словам автора, Онегин спокойно относился к этому состоянию, в том смысле, что
Он застрелиться, слава богу,
Попробовать не захотел.
Но к жизни вовсе охладел.
В это время Онегину представился случай изменить сложившееся положение вещей: отец его умер, оставив после себя огромные долги, а дядя оказался при смерти. Решение Евгения созрело мгновенно: он оставил кредиторам имение отца, а сам переехал в имение дядюшки, находившееся в деревенской глуши, вдали от столичной суеты. Татьяна не была знакома с городской суетой. В ее жизни было два учителя: сладостные романы и народные предания. Увидев загадочного, неприступного Онегина, Татьяна тотчас влюбилась. Еще бы, ведь в ее избраннике « счастливой силою мечтанья » воплотились наиболее романтичные и мужественные герои ее любимых книг:
Татьяна любит не шутя
И предается безусловно
Любви, как милое дитя.
Томимая любовной тоской, Татьяна решается на отчаянный шаг — признаться во всем объекту своего поклонения. Обратимся к письму Татьяны, которое нам нравится уже с первых строчек: у него такое удивительно простое начало. Во второй части письма Татьяна говорит о своих душевных переживаниях, связанных с потребностью в необычном, большом чувстве, с романтической мечтой об идеальном и необыкновенном герое:
Зачем вы посетили нас?
В глуши забытого селенья
Я никогда не знала б вас.
Не знала б горького мученья.
Девушка, с одной стороны, жалуется, что судьба послала ей возмутителя ее душевного спокойствия, но, с другой стороны, поразмыслив о своей возможной судьбе («По сердцу я нашла бы друга, была бы верная супруга и добродетельная мать»), Татьяна решительно отбрасывает возможность брака с одним из провинциальных женихов, потому что полюбить Петушкова или Буянова она не смогла бы. И Татьяна с неожиданной, быть может, для нее самой откровенностью и смелостью говорит о том, кем является для нее Онегин: он послан Богом, он до гроба ее ангел-хранитель, о котором она уже знала давно:
Ты в сновиденьях мне являлся,
Незримый, ты мне был уж мил,
Твой чудный взгляд меня томил,
В душе твой голос раздавался.
Но все это происходило отнюдь не во сне, все это было реальностью, ибо когда Онегин первый раз прибыл в гости к Лариным, Татьяна его узнала. Тон письма становится более задушевным и доверительным. Все, что есть лучшего в ней, Татьяна переносит на своего избранника. И еще одна немаловажная деталь: Татьяна воспринимает Онегина как защитника. Здесь, в родной семье она себя чувствует одиноко, ее никто не понимает:
Но так и быть!
Судьбу мою Отныне я тебе вручаю,
Перед тобою слезы лью,
Твоей защиты умоляю.
Получив послание Татьяны, Онегин был тронут ее искренностью, нежностью, но в глубине души он боялся, что не оправдает этих трепетных надежд. Заметим: на мгновение в нем вспыхнуло чувство, отдаленно напоминающее любовь, но оно тут же угасло. Эгоизм и индивидуализм Онегина, так ясно проступившие в первом объяснении героев, упоминаются поэтом еще в эпиграфе к роману: «Проникнутый тщеславием, он обладал»сверх того еще особенной гордостью, которая побуждает признаваться с одинаковым равнодушием как в св
Судя по материалу, Чехову было несвойственно авангардистское отталкивание от привычного. Иронично относясь к стереотипам, нередко пародируя стилевые и жанровые каноны, он, безусловно, смещал традиционные решения. Однако делал это достаточно спокойно, без авангардистской запальчивости и исступленных поисков нового «языка». Подтверждением сказанному может служить сопос-тавление чеховского «Студента» (1894) с жанровым инвариантом пасхального рассказа.
В сюжетной композиции «Студента» отчетливо видны контуры типичного для пасхальной литературы сюжета «преображения» [1]. Но по старой канве вышиваются новые узоры. Впрочем, прежде чем сделать какие-либо выводы, присмотримся к тому, что представляла собой массовая пасхальная словесность чеховского времени.
О качестве ее объективно можно судить только тогда, когда она будет изучена целиком. Однако, судя по имеющимся данным, ожидать открытия сколько-нибудь значительных ценностей не приходится.
В самом конце поза века в журнале «Родина» был опубликован написанный М. Шаде рассказ, позволяющий составить представление о «достижениях» массовой пасхальной литературы (в массовой словесности жанровые инварианты предстают гораздо отчетливее, чем в творчестве выдающихся писателей, обычно разрушающих сложившиеся каноны).
Центральное событие рассказа — чудо «преображения», которое произошло с художницей Лизой и о котором она решила поведать в письме к некому другу Петру.