Что надо держаться вместе, не бросать друг друга, что то такое. – Хочется мне вам сказать, панове, что такое есть наше товарищество. Вы слышали от отцов и дедов, в какой чести у всех была земля наша: и грекам дала знать себя, и с Царьграда брала червонцы, и города были пышные, и храмы, и князья, князья русского рода, свои князья, а не католические недоверки. Все взяли бусурманы, все пропало. Только остались мы, сирые, да, как вдовица после крепкого мужа, сирая, так же как и мы, земля наша! Вот в какое время подали мы, товарищи, руку на братство! Вот на чем стоит наше товарищество! Нет уз святее товарищества! Отец любит свое дитя, мать любит свое дитя, дитя любит отца и мать. Но это не то, братцы: любит и зверь свое дитя. Но породниться родством по душе, а не по крови, может один только человек. Бывали и в других землях товарищи, но таких, как в Русской земле, не было таких товарищей. Вам случалось не одному помногу пропадать на чужбине; видишь – и там люди! также божий человек, и разговоришься с ним, как с своим; а как дойдет до того, чтобы поведать сердечное слово, – видишь: нет, умные люди, да не те; такие же люди, да не те! Нет, братцы, так любить, как русская душа, – любить не то чтобы умом или чем другим, а всем, чем дал Бог, что ни есть в тебе, а… – сказал Тарас, и махнул рукой, и потряс седою головою, и усом моргнул, и сказал: – Нет, так любить никто не может! Знаю, подло завелось теперь на земле нашей; думают только, чтобы при них были хлебные стоги, скирды да конные табуны их, да были бы целы в погребах запечатанные меды их. Перенимают черт знает какие бусурманские обычаи; гнушаются языком своим; свой с своим не хочет говорить; свой своего продает, как продают бездушную тварь на торговом рынке. Милость чужого короля, да и не короля, а паскудная милость польского магната, который желтым чеботом своим бьет их в морду, дороже для них всякого братства. Но у последнего подлюки, каков он ни есть, хоть весь извалялся он в саже и в поклонничестве, есть и у того, братцы, крупица русского чувства. И проснется оно когда-нибудь, и ударится он, горемычный, об полы руками, схватит себя за голову, проклявши громко подлую жизнь свою, готовый муками искупить позорное дело. Пусть же знают они все, что такое значит в Русской земле товарищество! Уж если на то пошло, чтобы умирать, – так никому ж из них не доведется так умирать!. .Никому, никому!. .Не хватит у них на то мышиной натуры их!
Чувство собственного достоинства выявляется Пушкиным как самое значительное, общее свойство народа. В этом отношении показателен образ Савельича. Он «верный слуга» своего барина, действия Пугачева считает «злодейскими», беззаконными. Но в том, как смело ринулся Савельич на защиту своего питомца Петра Гринева, побуждаемый чувством долга, не страшась самого Пугачева, проявляется человек большой души. В Савельиче раскрываются самобытность, сила личности. Эти же качества проявляются и у «солдатского сына» капитана Миронова.
Ревностно и бескорыстно служит он «государыне императрице», связывая с этим высший смысл своей жизни. И когда «дело служивое» проиграно, он отказывается присягать Пугачеву, рассматривая это как измену самому себе. Храбрый и честный капитан принимает смерть, хотя по природным и социальным своим качествам мог быть рядом с Пугачевым. Как видим, достоинства простых людей Пушкин оценивает не только по степени их участия в восстании. Нравственный критерий был главным в обрисовке положительных свойств персонажей из народа. В народе официальные круги видели «зверя», а «зверь», вторгаясь в историю, естественно, ведет себя алогично. Пугачев и его восстание по этой «теории»- ошибка времени и природы. Пушкин убеждает в обратном. Народ не разъяренная животными инстинктами стихия, а здоровая в нравственном и богатая в человеческом смысле среда. Значит, его вмешательство в историю, его «бунт» не случайность, а закономерность, с которой надо считаться. Пугачев - вождь крестьянской революции «реабилитируется» Пушкиным именно на этом основании.
Создавая образ Пугачева, Пушкин использовал мате-рисГлы для «Истории Пугачева» . Многие эпизоды исторического сочинения получили прямое отражение в «пугачевских» главах «Капитанской дочки»: взятие Белогорской крепости и расправа над ее защитниками, осада Оренбурга, описание «мятежной» (Бердской) слободы и др. Верность фактам закрепляла и усиливала принцип реалистической типизации, столь необходимой в изображении исторических лиц. Но в историческом сочинении по цензурным условиям Пушкин не был свободен в истолковании фактов. К тому же не каждый факт может раскрыть истинную логику событий, а значит, и подлинный характер их участников.
Поэтому Пушкин не механически переносил документальные материалы на страницы «Капитанской дочки», а перерабатывал, «просеивал» их, сливая с творческим вымыслом. Отделяя существенное от менее существенного, применяя средства художественной характеристики, т. е. выявляя психологию героя, Пушкин тем самым приближал Пугачева к читателю как человека. Он раскрыл историческое лицо «домашним образом», иначе говоря-изнутри. В результате удалось решить то, что не могло получиться в «Истории Пугачева»: Пугачев предстал на страницах «Капитанской дочки» не как предводитель бунтовщиков, а как вождь крестьянской войны. Пушкин-художник не спорит с Пушкиным-историком, но существенно дополняет его.
В «Капитанской дочке» Пугачев представлен человеком привлекательных, притом незаурядных качеств. У него «замечательная наружность», «живые» глаза, речь ясная, часто подкрепляемая пословицами. Народ поддерживает Пугачева. Оказавшись во главе восставших, он обнаруживает талант полководца. Ему удается сплотить вокруг себя людей разных национальностей и повести их на борьбу с крепостничеством. Не корысть и не ощущение власти, хотя Пугачев объявляет себя «императором Петром III», воодушевляют крестьянского
Что надо держаться вместе, не бросать друг друга, что то такое. – Хочется мне вам сказать, панове, что такое есть наше товарищество. Вы слышали от отцов и дедов, в какой чести у всех была земля наша: и грекам дала знать себя, и с Царьграда брала червонцы, и города были пышные, и храмы, и князья, князья русского рода, свои князья, а не католические недоверки. Все взяли бусурманы, все пропало. Только остались мы, сирые, да, как вдовица после крепкого мужа, сирая, так же как и мы, земля наша! Вот в какое время подали мы, товарищи, руку на братство! Вот на чем стоит наше товарищество! Нет уз святее товарищества! Отец любит свое дитя, мать любит свое дитя, дитя любит отца и мать. Но это не то, братцы: любит и зверь свое дитя. Но породниться родством по душе, а не по крови, может один только человек. Бывали и в других землях товарищи, но таких, как в Русской земле, не было таких товарищей. Вам случалось не одному помногу пропадать на чужбине; видишь – и там люди! также божий человек, и разговоришься с ним, как с своим; а как дойдет до того, чтобы поведать сердечное слово, – видишь: нет, умные люди, да не те; такие же люди, да не те! Нет, братцы, так любить, как русская душа, – любить не то чтобы умом или чем другим, а всем, чем дал Бог, что ни есть в тебе, а… – сказал Тарас, и махнул рукой, и потряс седою головою, и усом моргнул, и сказал: – Нет, так любить никто не может! Знаю, подло завелось теперь на земле нашей; думают только, чтобы при них были хлебные стоги, скирды да конные табуны их, да были бы целы в погребах запечатанные меды их. Перенимают черт знает какие бусурманские обычаи; гнушаются языком своим; свой с своим не хочет говорить; свой своего продает, как продают бездушную тварь на торговом рынке. Милость чужого короля, да и не короля, а паскудная милость польского магната, который желтым чеботом своим бьет их в морду, дороже для них всякого братства. Но у последнего подлюки, каков он ни есть, хоть весь извалялся он в саже и в поклонничестве, есть и у того, братцы, крупица русского чувства. И проснется оно когда-нибудь, и ударится он, горемычный, об полы руками, схватит себя за голову, проклявши громко подлую жизнь свою, готовый муками искупить позорное дело. Пусть же знают они все, что такое значит в Русской земле товарищество! Уж если на то пошло, чтобы умирать, – так никому ж из них не доведется так умирать!. .Никому, никому!. .Не хватит у них на то мышиной натуры их!
Ревностно и бескорыстно служит он «государыне императрице», связывая с этим высший смысл своей жизни. И когда «дело служивое» проиграно, он отказывается присягать Пугачеву, рассматривая это как измену самому себе. Храбрый и честный капитан принимает смерть, хотя по природным и социальным своим качествам мог быть рядом с Пугачевым. Как видим, достоинства простых людей Пушкин оценивает не только по степени их участия в восстании. Нравственный критерий был главным в обрисовке положительных свойств персонажей из народа. В народе официальные круги видели «зверя», а «зверь», вторгаясь в историю, естественно, ведет себя алогично. Пугачев и его восстание по этой «теории»- ошибка времени и природы. Пушкин убеждает в обратном. Народ не разъяренная животными инстинктами стихия, а здоровая в нравственном и богатая в человеческом смысле среда. Значит, его вмешательство в историю, его «бунт» не случайность, а закономерность, с которой надо считаться. Пугачев - вождь крестьянской революции «реабилитируется» Пушкиным именно на этом основании.
Создавая образ Пугачева, Пушкин использовал мате-рисГлы для «Истории Пугачева» . Многие эпизоды исторического сочинения получили прямое отражение в «пугачевских» главах «Капитанской дочки»: взятие Белогорской крепости и расправа над ее защитниками, осада Оренбурга, описание «мятежной» (Бердской) слободы и др. Верность фактам закрепляла и усиливала принцип реалистической типизации, столь необходимой в изображении исторических лиц. Но в историческом сочинении по цензурным условиям Пушкин не был свободен в истолковании фактов. К тому же не каждый факт может раскрыть истинную логику событий, а значит, и подлинный характер их участников.
Поэтому Пушкин не механически переносил документальные материалы на страницы «Капитанской дочки», а перерабатывал, «просеивал» их, сливая с творческим вымыслом. Отделяя существенное от менее существенного, применяя средства художественной характеристики, т. е. выявляя психологию героя, Пушкин тем самым приближал Пугачева к читателю как человека. Он раскрыл историческое лицо «домашним образом», иначе говоря-изнутри. В результате удалось решить то, что не могло получиться в «Истории Пугачева»: Пугачев предстал на страницах «Капитанской дочки» не как предводитель бунтовщиков, а как вождь крестьянской войны. Пушкин-художник не спорит с Пушкиным-историком, но существенно дополняет его.
В «Капитанской дочке» Пугачев представлен человеком привлекательных, притом незаурядных качеств. У него «замечательная наружность», «живые» глаза, речь ясная, часто подкрепляемая пословицами. Народ поддерживает Пугачева. Оказавшись во главе восставших, он обнаруживает талант полководца. Ему удается сплотить вокруг себя людей разных национальностей и повести их на борьбу с крепостничеством. Не корысть и не ощущение власти, хотя Пугачев объявляет себя «императором Петром III», воодушевляют крестьянского