Хватила моя баба отнимки, которыми от печки с шестка горячи чугуны сымат.
Ты отнимки-то знашь ли? Таки толсты да широки, из тряпья шиты, ими горячи чугуны прихватывают, чтобы руки не ожечь. Дак вот с отнимками меня ухватила — да в огород, в сугроб снежной и сунула, да и сказала:
— Поостынь-ка тут, а то к тебе, к горячему, подступу нет. Я из-за твоей горячности не то вдова, не то мужна жона, — сама не знаю!
Сижу в снегу, а кругом затаяло, с огороду снег сошел, и пошло круг меня всяко огородно дело!
Не сажано, не сеяно — зазеленело зелено. Вырос лук репчатой, трава стрельчата, а я посередке, — я как цвет сижу.
От меня пар идет. Пар идет и замерзат и все выше да выше. И вызнялась надо мной выше дома, выше леса ледяна прозрачна светелка-теплица.
Надергал я луку зеленого. Вышел из светелки ледяной.
Лук ем да любуюсь на то, что над огородом нагородил, любуюсь на то, что сморозил.
Бежит поп Сиволдай. Увидал ледяну светлицу и принялся приговаривать:
— Вот ладна кака колокольня! С этакой колокольни звонить начать — далеко будет слыхать! Народ придет, мне доход принесет.
Жалко мне стало свое сооруженье портить, я и говорю попу Сиволдаю:
— На эту колокольню колокола не вызнять, — развалится вся видимость.
Сиволдай свое говорит, треском уши оглушат:
— Я без колокола языком звонить умею. Сам знашь: сколькой год не только старикам, а и молодым ум забиваю!
Вскарабкался-таки поп Сиволдай на ледяну колокольню. Попадью да просвирню с собой заташшил. Обе они мастерицы языками звонить.
Как только попадья да просвирня на ледяно верхотурье уселись, в тую же минуту в ругань взялись. Ругались без сердитости, а потому, что молчком сидеть не умеют, а другого разговору, окромя ругани, у них нет.
Увидел дьячок, смекнул, что дело доходно с высокой колокольни звонить, и стал проситься:
— Нате-ко меня!
Попадья с просвирней ругань бросили и кричат:
— Прибавляйся, для балаболу годен!
Гляжу — и дьячка живым манером на ледяной верх вызняли. Поп Сиволдай для начала руками махнул, ногой топнул. И тут-то вся ледяна тонкость треснула и рассыпалась.
Я на поповску жадность ишшо пушше разгорячился! От моей горячности кругом оттепель пошла, снег смяк. Поп с попадьей, дьячок с просвирней в снегу покатились, снегом облепились, под угором, на реке у самой проруби большими комьями остановились. Ну, их откопали, чтобы за них не отвечать.
Жалко ледяну светлицу-колокольню, а хорошо то, что поп остался без доходу, а народ без расходу.
Поп Сиволдай, как его раскопали, кричать стал:
— К архиерею пойду управу искать на Малину!
Попадья едва уняла:
— Ох, отец Сиволдай, как бы Малина ишшо чего не сморозил. До другой зимы не оттаять
С самого детства люди боятся темноты. А еще боятся остаться одни. Но когда ты в темноте, то даже если с тобой кто-то есть рядом, то ты скорее всего его не видишь, и сознанию приходиться все время напоминать о том, что ты не один. Темнота… Пугает не она сама, а твое собственное воображение. Ведь именно оно интерпретирует все эти шорохи, очертания предметов в нечто жуткое, непонятное, и от этого еще более страшное. Темноты не боятся только те, у кого весьма туго с воображением, и те, кто в это время очень занят чем-то в своей голове.Однако, он был из третей категории. Его рациональная часть умело подавляла воображение, когда это было нужно. Он не витал в облаках, а думал, как бы поскорее выбраться на свет. Современные люди не боятся грома и молний, потому что знают, что это такое. Знание — убийца страха. Бояться можно лишь того, чего ты не знаешь. Но во всем этом рациональном идеализме есть один тонкий момент. А именно не большая тень, которая везде следует за тобой. Тень, отбрасываемая твоим знанием, твоей уверенностью в нем. Чем больше ты знаешь, тем больше ты доверяешь своему знанию, тем тень меньше, но при этом она более четкая. Чтобы ее заметить, нужно очень резко обернуться. Настолько резко, что, будь ты собакой, ты смог бы поймать свой хвост. А ведь самоуверенные всезнайки никогда и не оборачиваются. От такой нахальности тень начинает расти и ширится. Вплоть до того, что ты начнешь замечать ее боковым зрением. Это тень страха. Как только ты ее заметишь, ты поймешь, что ты уже боишься. Ведь ты не знаешь, что это такое!Пока он думал, что бредет в большом темном подвале, ему не было страшно. Но в какой-то момент ему на ум пришел один вопрос, и все его знание, вся его уверенность рассыпались, как карточный домик. — Как я сюда попал?.. Где я?! — Увидел тень, а вот и страх!Ты думаешь, что знаешь себя? Ты уверен? Я не знаю себя достаточно хорошо, поэтому я боюсь забредать в дальние темные уголки своего сознания, и тем более подсознания. И я не так рискую заблудиться в этом непроглядном лабиринте, с полной уверенностью, что выход где-то рядом.— Сколько, я уже здесь? — кто знает, сколько времени уже Ведь здесь нет времени. Есть только ты. И чем больше ты погружаешься в себя, тем больше ты съедаешь себя, как тот змей, который ест свой хвост. Лишь единицам улыбнется удача, и они в конце концов пройдут свой лабиринт, разведают большую его часть и выйдут на свет. Думая, что познали самого себя. А ведь, чем ярче свет, тем четче тень…
Хватила моя баба отнимки, которыми от печки с шестка горячи чугуны сымат.
Ты отнимки-то знашь ли? Таки толсты да широки, из тряпья шиты, ими горячи чугуны прихватывают, чтобы руки не ожечь. Дак вот с отнимками меня ухватила — да в огород, в сугроб снежной и сунула, да и сказала:
— Поостынь-ка тут, а то к тебе, к горячему, подступу нет. Я из-за твоей горячности не то вдова, не то мужна жона, — сама не знаю!
Сижу в снегу, а кругом затаяло, с огороду снег сошел, и пошло круг меня всяко огородно дело!
Не сажано, не сеяно — зазеленело зелено. Вырос лук репчатой, трава стрельчата, а я посередке, — я как цвет сижу.
От меня пар идет. Пар идет и замерзат и все выше да выше. И вызнялась надо мной выше дома, выше леса ледяна прозрачна светелка-теплица.
Надергал я луку зеленого. Вышел из светелки ледяной.
Лук ем да любуюсь на то, что над огородом нагородил, любуюсь на то, что сморозил.
Бежит поп Сиволдай. Увидал ледяну светлицу и принялся приговаривать:
— Вот ладна кака колокольня! С этакой колокольни звонить начать — далеко будет слыхать! Народ придет, мне доход принесет.
Жалко мне стало свое сооруженье портить, я и говорю попу Сиволдаю:
— На эту колокольню колокола не вызнять, — развалится вся видимость.
Сиволдай свое говорит, треском уши оглушат:
— Я без колокола языком звонить умею. Сам знашь: сколькой год не только старикам, а и молодым ум забиваю!
Вскарабкался-таки поп Сиволдай на ледяну колокольню. Попадью да просвирню с собой заташшил. Обе они мастерицы языками звонить.
Как только попадья да просвирня на ледяно верхотурье уселись, в тую же минуту в ругань взялись. Ругались без сердитости, а потому, что молчком сидеть не умеют, а другого разговору, окромя ругани, у них нет.
Увидел дьячок, смекнул, что дело доходно с высокой колокольни звонить, и стал проситься:
— Нате-ко меня!
Попадья с просвирней ругань бросили и кричат:
— Прибавляйся, для балаболу годен!
Гляжу — и дьячка живым манером на ледяной верх вызняли. Поп Сиволдай для начала руками махнул, ногой топнул. И тут-то вся ледяна тонкость треснула и рассыпалась.
Я на поповску жадность ишшо пушше разгорячился! От моей горячности кругом оттепель пошла, снег смяк. Поп с попадьей, дьячок с просвирней в снегу покатились, снегом облепились, под угором, на реке у самой проруби большими комьями остановились. Ну, их откопали, чтобы за них не отвечать.
Жалко ледяну светлицу-колокольню, а хорошо то, что поп остался без доходу, а народ без расходу.
Поп Сиволдай, как его раскопали, кричать стал:
— К архиерею пойду управу искать на Малину!
Попадья едва уняла:
— Ох, отец Сиволдай, как бы Малина ишшо чего не сморозил. До другой зимы не оттаять
Объяснение:
возьми оттуда самое основное.
Но во всем этом рациональном идеализме есть один тонкий момент. А именно не большая тень, которая везде следует за тобой. Тень, отбрасываемая твоим знанием, твоей уверенностью в нем. Чем больше ты знаешь, тем больше ты доверяешь своему знанию, тем тень меньше, но при этом она более четкая. Чтобы ее заметить, нужно очень резко обернуться. Настолько резко, что, будь ты собакой, ты смог бы поймать свой хвост. А ведь самоуверенные всезнайки никогда и не оборачиваются. От такой нахальности тень начинает расти и ширится. Вплоть до того, что ты начнешь замечать ее боковым зрением. Это тень страха. Как только ты ее заметишь, ты поймешь, что ты уже боишься. Ведь ты не знаешь, что это такое!Пока он думал, что бредет в большом темном подвале, ему не было страшно. Но в какой-то момент ему на ум пришел один вопрос, и все его знание, вся его уверенность рассыпались, как карточный домик.
— Как я сюда попал?.. Где я?! — Увидел тень, а вот и страх!Ты думаешь, что знаешь себя? Ты уверен? Я не знаю себя достаточно хорошо, поэтому я боюсь забредать в дальние темные уголки своего сознания, и тем более подсознания. И я не так рискую заблудиться в этом непроглядном лабиринте, с полной уверенностью, что выход где-то рядом.— Сколько, я уже здесь? — кто знает, сколько времени уже Ведь здесь нет времени. Есть только ты. И чем больше ты погружаешься в себя, тем больше ты съедаешь себя, как тот змей, который ест свой хвост. Лишь единицам улыбнется удача, и они в конце концов пройдут свой лабиринт, разведают большую его часть и выйдут на свет. Думая, что познали самого себя. А ведь, чем ярче свет, тем четче тень…