Найдите и прочитайте всю поэму "за далью - даль". выберите одну главу и сделайте её анализ. опирайтесь на следующие вопросы: какая тема? основная мысль? о чем говорится в этой главе? какие яркие образы в ней есть? что они означают? как это соотносится с темой? зачем эта глава в поэме? почему вы выбрали данную главу? итоговая работа объемом не менее 2х страниц

«флейта-позвоночник» - это поэма о создании поэмы. герой «уходит в автора» , решение конфликта переносится из жизненной сферы в сферу творчества. в поэме наблюдается ситуация двойного отражения, когда авторская самообъективация порождает самообъективацию героя, и традиционное, объективное неравенство «автор – герой» уничтожается их творческим, «авторским» тождеством. лирический герой маяковского во «флейте» нарушает границы хронотопа лирического (описанного сквозь призму «я» ) события жизни и вступает в пределы авторского хронотопа события творчества. рожденный творческой энергией автора, герой «флейты» возвращается в лоно творящего сознания, но теперь уже – своего собственного, не авторского. движение лирического «я» маяковского есть движение по кругу – от первичного автора оно снова приводит его к полюсу «творческого распятия» , где совпадение их становится абсолютным, неразличие – полным. кольцевая (замкнутая) бесконечность творчества, которая всегда чревата его самоотрицанием – вот слитный смысл финала «флейты» . маяковским реализуется блоковский принцип возведения конкретного жизненного переживания к сущности переживания . используются маяковским и символические и мифологические сюжеты: небо-отцовское начало, церковь-сердце и одновременно сосредоточие поэтического вдохновения. любовные муки символизируют образы костра, креста. используются образы звезд, неба, млечного пути, развивая блоковский прием соединения интимно-лирического с вечным. поэтически воссоздавая картину любовной «мистерии» , эти образы позволяют передать ее праздничность и трагедийность, антиномичность и двуплановость всего происходящего; вместе с другими средствами служат сопряжению земного с космическим, сиюминутного с вечным. таким образом реализуется символический прием метафоризации любовной страсти, когда понятие страсти становится не только собственно представлением, но и наполняется космическим смыслом. обращает на себя внимание свобода и мастерство, с которыми маяковский вводит в свою поэму явления, существа, имена, взятые из самых различных эпох, мифологий, религий (например, волхвы, христос, голгофа, варрава, апостол петр, мефистофель и т. д.) . в зависимости от контекста и художественных , они приобретают самую разнообразную стилевую окраску, причем порой в одном и том же образе неприкрытый сарказм совмещается с патетикой. главный герой поэмы, от лица которого ведется повествование, и есть сам маяковский. …это ему, ему же, чтоб не догадался, кто ты, выдумалось дать тебе настоящего мужа и на рояль положить человечьи ноты. та, к которой обращены эти строки, возлюбленная поэта — лиля брик. маяковский и не скрывает ее имени; а в роли “настоящего мужа” выступает осип максимович брик: “…а там, где тундрой мир вылинял, где с северным ветром ведет река торги, на цепь нацарапаю имя лилино и цепь исцелую во мраке каторги”. лилия юрьевна, с первого дня знакомства с маяковским, стала для него “единственной героиней в жизни и творчестве. “облако в штанах” носило печатное посвящение ей, хотя вдохновительницей этой поэмы была не она, а другие женщины. начиная с “облака”, он печатно посвятил лиле юрьевне все свои поэмы. и во “флейте-позвоночнике” и в других стихотворениях 1915 — 1916 годов, маяковский восторженно воспевает свою любовь, “имя которой звучит радостнее всех! ”. он “поет” ее “накрашенную, рыжую”, готовый положить “сахарой горящую щеку” под ее ногами в пустыне; он дарит ей корону, “а в короне слова мои радугой судорог”. крикнул ему: “хорошо! уйду! хорошо! твоя останется. тряпок нашей ей, робкие крылья в шелках зажирели б. смотри, не уплыла б. камнем на шее навесь жене жемчуга ожерелий!

«Нельзя представить себе, чтоб могла явиться когда-нибудь другая, более естественная, простая, более взятая из жизни речь. Проза и стих слились здесь во что-то нераздельное затем, кажется, чтобы их легче было удержать в памяти и пустить опять в оборот... шутку и злость русского ума и языка. «Горе от ума»... — комедия жизни».

«Полотно ее (комедии) захватывает длинный период русской жизни — от Екатерины до императора Николая. В группе двадцати лиц отразилась, как луч света в капле воды, вся прежняя Москва, ее рисунок, тогдашний ее дух, исторический момент и нравы. И это с такой художественною, объективною законченностью и определенностью, какая далась у нас только Пушкину и Гоголю».

«Одни ценят в комедии картину московских нравов известной эпохи, создание живых типов и их искусную группировку... другие... дорожат более эпиграмматической солью языка, живой сатирой — моралью, которою пьеса до сих пор, как неистощимый колодезь, снабжает всякого на каждый обиходный шаг жизни».

О Чацком:

«Только о Чацком многие недоумевают: что он такое?.. Чацкий не только умнее всех прочих лиц, но и положительно умен. Речь его кипит умом, остроумием. У него есть и сердце, и при том он безукоризненно честен... Он искренний и горячий деятель... Между тем Чацкому досталось до дна... выпить... горькую чашу — не найдя ни в ком «сочувствия живого», и уехать, увозя с собой лишь «мильон терзаний»... Он знает, за что он воюет и что должна принести ему эта жизнь... Эти честные, горячие, иногда желчные личности, которые не прячутся покорно в сторону от встречной уродливости, а смело идут навстречу ей и вступают в борьбу... Чацкий... наиболее живая личность, натура его сильнее и глубже прочих лиц и потому не могла быть исчерпана в комедии».

О Софье:

«Это (Софья) — смесь хороших инстинктов с ложью, живого ума с отсутствием всякого намека на идеи и убеждения, путаница понятий, умственная и нравственная слепота — все это не имеет в ней характера личных пороков, а является как общие черты ее круга... Софья... прячет в тени что-то свое, горячее, нежное, даже мечтательное. Остальное принадлежит воспитанию».

О фамусовском обществе:

«Этот муж (Горич), недавно еще бодрый и живой человек, теперь опустившийся, облекшийся, как в халат, в московскую жизнь барин, муж-мальчик, муж-слуга, идеал московских мужей… Эта Хлестова, остаток екатерининского века, с моськой, с арапкой-девочкой, — эта княгиня и князь Петр Ильич — без слова, но такая говорящая руина Загорецкий, явный мошенник от тюрьмы в лучших гостиных и откупающийся угодливостью вроде собачьих полосок, и эти N. N. и все толки их, и все занимающее их содержание! Наплыв этих лиц так обилен, портреты их так рельефны, что зритель холодеет к интриге, не успевая ловить эти быстрые очерки новых лиц и вслушиваться в их оригинальный говор».