Один лескор пишет нам:
„Я ходил в лес ночью — послушать ночные в лесу голоса. Слышал разные звуки, а чьи они — не знаю. Как же мне писать про них в „Лесную газету"?"
Мы ответили ему: „Опиши, что слышал, а мы уж постараемся разобрать".
Вот он и прислал в редакцию такое письмо:
„Сказать по правде, чепуху какую-то я слышал ночью в лесу, а совсем не оркестр, как вы пишете.
Понемногу затихли все птичьи голоса, и, наконец, настала полная тишина. Была полночь.
И вот где-то в вышине началось: загудела низкая струна. Сперва тихо, потом громче, громче — толсто так, басовито — и опять тише, ещё тише — и смолкла совсем.
Я подумал: „Ну, для начала и это не плохо. Хоть на одной струне, да заиграли".
А из лесу вдруг:
— Ха-ха-ха! Хо-хо-хо! — да жутким таким голосом, — у меня мурашки по спине побежали.
„Вот,— думаю, — награда музыканту: хохочут над ним!"
И опять тишина. Долго. Я уж думал — больше ничего не будет.
Потом слышу, кто-то патефон заводит. Заводит, и заводит, и заводит— а музыки нет. „Испортился, что ли, у них патефон?" — думаю. Перестали. Тихо. Потом опять заводят: "Тырр-рырр-рырр-рырр!.. — без конца, надоело даже.
Завели, наконец. „Ну, — думаю, — теперь-то уж пластинку поставят, сейчас пустят".
Вдруг в ладоши захлопали. Звонко так. горячо.
„Как же это? — думаю. — Никто ничего не сыграл, а уже в ладоши хлопают?"
Вот и всё. Потом опять долго-долго заводили патефон, ничего не сыграли, а в ладоши хлопали. Я рассердился и ушёл домой".
Мы должны сказать, что сердиться нашему лескору не надо было.
Он слышал, как низкая струна гудела. Это какой-нибудь жук над ним пролетел, — наверно, майский.
Жутко хохотала большая сова неясыть. Такой у неё неприятный голос, ничего не поделаешь.
Патефон заводил—тырр-рырр-рырр-рырр!— козодой — тоже ночная птица, только не хищная. Никакого патефона у козодоя, конечно, нет: это он так горлом делает. И воображает, что поёт.
И в ладоши хлопал тоже он, козодой. Не в ладоши, конечно, а крыльями по воздуху хлоп-хлоп-хлоп! Очень похоже на аплодисменты.
А зачем он это делает, этого редакция объяснить не может: сама не знает.
Наверно так, с радости.
составить план по этому рассказу
Царь спрашивает Кирибеевича, отчего он грустен.
Кирибеевич отвечает, что причина тому — Алена Дмитриевна («Как увижу ее, я и сам не свой: опускаются руки сильные, помрачаются очи бойкие»). Царь дарит Кирибеевичу перстень, советует найти сваху и заслать сватов к Алене Дмитриевне. Кирибеевич отвечает, что «.. .красавица в церкви божией перевенчана, перевенчана с молодым купцом по закону нашему христианскому».
2
Калашников сидит у себя в лавке, продает товары. Вечер, Калашников спрашивает старую работницу Еремеевну: «Куда девалась, затаилася в такой поздний час Алена Дмитриевна?» Ереме-евна отвечает, что Алена Дмитриевна пошла в церковь, но до сих пор не вернулась. Скоро приходит Алена Дмитриевна — бледная, одежда порвана. На вопрос мужа Алена Дмитриевна отвечает, что по дороге ее нагнал Кирибеевич, сулил богатства, только «полюби меня, обними меня хоть единый раз на прощание». «И ласкал он меня, цаловал он меня; на щеках моих и теперь горят, живым пламенем разливаются поцелуи его окаянные!..» Калашников зовет двух младших братьев, рассказывает им о случившемся, напоминает о том, что завтра на Москве-реке при царе будет кулачный бой. «И я выйду тогда на опричника, буду на смерть биться до последних сил. А побьет он меня — выходите вы...»
3
Кулачный бой на Москве-реке. Кирибеевич вызывает на бой желающих. Все боятся. Выходит Калашников, сообщает Кирибеевичу, кто он такой и что биться будет до конца. Кирибеевич бьет Калашникова в грудь, где крест «со святыми мощами из Киева». Калашников бьет Кирибеевича в висок, тот падает замертво. Царь гневается, спрашивает: «Вольной волею или нехотя ты убил на смерть мово верного слугу?..» Калашников: «Я убил его вольной волею, а за что про что, не скажу тебе, скажу только богу единому». Царю нравится, что Калашников «ответ держал по совести», он обещает, что «молодую жену и сирот твоих из казны моей, я братьям будет торговля «безданно», «беспошлинно». Калашников прощается с родными, его казнят.
Караульщик ведет себя не как разбойник, привыкший к постоянной опасности, а как человек, играющий в разбойника. Он любуется заплатой и, сидя верхом на пушке, поет во все горло грустную песню. Человек, который чувствует грусть и печаль, не станет петь во все горло. Он будет петь негромко, задумчиво. Тем более не станет петь человек, стоящий в карауле, потому что он должен прислушиваться, нет ли где врага. И конечно, у настоящих разбойников не будет выходить из двери шалаша «старушка в белом чепце, опрятно и чопорно одетая» .
3)Дубровский покидает своих «соучастников в разбое и грабеже» , заявляя им: «Вы все мошенники» . Крестьянству он так и остается чужим.