Определите, к какому из литературных направлений 19 века относится следующий текст , И цитаты к ним . Ну, в какую же я трущобу попал, Варвара Алексеевна! Ну, уж квартира! Прежде ведь я жил таким глухарем, сами знаете: смирно, тихо; у меня, бывало, муха летит, так и муху слышно. А здесь шум, крик, гвалт! Да ведь вы еще и не знаете, как это всё здесь устроено. Вообразите, примерно, длинный коридор, совершенно темный и нечистый. По правую его руку будет глухая стена, а по левую всё двери да двери, точно нумера, всё так в ряд простираются. Ну, вот и нанимают эти нумера, а в них по одной комнатке в каждом; живут в одной и по двое, и по трое. Порядку не спрашивайте — Ноев ковчег!
Хозяйка наша, — очень маленькая и нечистая старушонка, — целый день в туфлях да в шлафроке ходит и целый день всё кричит на Терезу. Я живу в кухне, или гораздо правильнее будет сказать вот как: тут подле кухни есть одна комната (а у нас, нужно вам заметить, кухня чистая, светлая, очень хорошая), комнатка небольшая, уголок такой скромный... то есть, или еще лучше сказать, кухня большая в три окна, так у меня вдоль поперечной стены перегородка, так что и выходит как бы еще комната, нумер сверхштатный; всё просторное, удобное, и окно есть, и всё, — одним словом, всё удобное. Ну, вот это мой уголочек. Ну, так вы и не думайте, маточка, чтобы тут что-нибудь такое иное и таинственный смысл какой был; что вот, дескать, кухня! — то есть я и в самой этой комнате за перегородкой живу, но это ничего; я себе ото всех особняком, помаленьку живу, втихомолочку живу. Поставил я у себя кровать, стол, комод, стульев парочку, образ повесил. Правда, есть квартиры и лучше, — может быть, есть и гораздо лучшие, — да удобство-то главное; ведь это я всё для удобства, и вы не думайте, что для другого чего-нибудь. Ваше окошко напротив, через двор; и двор-то узенький, вас мимоходом увидишь — всё веселее мне, горемычному, да и дешевле. У нас здесь самая последняя комната, со столом, тридцать пять рублей ассигнациями стоит. Не по карману! А моя квартира стоит мне семь рублей ассигнациями, да стол пять целковых: вот двадцать четыре с полтиною, а прежде ровно тридцать платил, зато во многом себе отказывал; чай пивал не всегда, а теперь вот и на чай и на сахар выгадал. Оно, знаете ли, родная моя, чаю не пить как-то стыдно; здесь всё народ достаточный, так и стыдно. Ради чужих и пьешь его, Варенька, для вида, для тона; а по мне всё равно, я не прихотлив. Положите так, для карманных денег — всё сколько-нибудь требуется — ну, сапожишки какие-нибудь, платьишко — много ль останется? Вот и всё мое жалованье. Я-то не ропщу и доволен. Оно достаточно. Вот уже несколько лет достаточно; награждения тоже бывают. Ну, прощайте,Мой ангелочек.
Буран, застигший Гринёва в степи, становится символическим предвозвестием бунта. Так же стихийно, как снежная буря, надвигается на Белогорскую крепость «неведомая сила» — войско Пугачёва. Пугачёвское восстание несёт с собой разрушение и гибель: «По улицам, наместо домов, лежали груды углей и торчали закоптелые стены без крыш и окон. Таков был след, оставленный Пугачёвым!», оно так же неуправляемо и неподвластно людям, как природная стихия.
Причины, вызвавшие бунт, зависят не от людей, а, скорее, от исторических и социальных процессов. Каждый герой, втянутый в водоворот Истории, чувствует в себе борьбу «человеческого» с законами и принципами того социального класса, которому принадлежит. Это испытывает Пугачёв, у которого Гринёв просит «избавления бедной сироты», а Белобородов — «господина офицера допросить порядком». Это «странное чувство» замечает в себе сам Гринёв: «Мысль о злодее, обрызганном кровию стольких невинных жертв, и о казни, его ожидающей, тревожила меня поневоле».
В торжестве идей добра, гуманизма, в умении героя «быть прежде человеком» заключается суть историко-философских мыслей Пушкина: «бессмысленный бунт» с заранее определённым концом обретает смысл, соединяя вдруг судьбы людей — Гринёва и Маши Мироновой, Гринёва и Пугачёва (прощальный кивок Пугачёва перед казнью). Такому переосмыслению исторических событий и подчинено изображение Пугачёвского бунта в «Капитанской дочке».Повесть А. С. Пушкина «Капитанская дочка» — художественное произведение, в котором представлены реальные события восстания Пугачёва. Уже описанные Пушкиным-историком в «Истории Пугачёвского бунта» события переосмысливаются Пушкиным-художником. Став частью поэтического вымысла, включённые в контекст «исторической повести», эти события наполняются глубоким нравственным и философским содержанием.
Особенность изображения Пугачёвского бунта в «Капитанской дочке» заключается в том, что исторические процессы становятся фоном для развития судьбы отдельных героев. Гринёв не показывает всей «масштабности» восстания. Важно, что он описывает лишь то, чему «сам был свидетель». Это нам взглянуть на историю «изнутри», «пережить» её, прочитав «человеческий», а не официальный документ.
Основным принципом изображения Пугачёвского бунта является постоянное противопоставление дворянского и крестьянского, человеческого и «исторически неизбежного», личного и государственного. Непримиримая борьба дворянства с «чёрным народом», столкновение различных социальных «правд» лежат в основе идейного конфликта «Капитанской дочки». Бунт является кульминацией этой борьбы, он окончательно «оформляет» миры дворянства и крестьянства — симметричные, во многом похожие: каждый со своим царём и своими представлениями о государственной власти.
С точки зрения дворян, бунтовщики — «разбойники», «воры», «мошенники». Самозванничество Пугачёва для них является «непростительной дерзостью». Такого же мнения и «природный дворянин» Гринёв: признать «бродягу государем» кажется ему малодушием. С другой стороны, в своих мемуарах он рисует образ совсем иного Пугачёва — Пугачёва, воплощающего народные мечты о добром, справедливом царе.