… қорғанның құлағанын көрдім,
Небәрі алты жасымда,
... тұлғалар жылағанын көрдім,
Бастарын сүйеп ғасырға – көп нүктенің орнына қолданылатын сөзді, оның синонимін белгілеңіз. ​​​​​​​​​​​​​ [1]
А) зәулім, биік
В) әдемі, көркем
С) алып, үлкен

разбил свою ставку Курманбек-хан. Однажды, возвращаясь с охоты в сопровождении джигитов, хан услышал шум и крики женщины: "Бишкек! Куда же ты подевался, Бишкек?!" ( "бишкек" - ложка для взбивания кумыса) В это время из ближайшей юрты раздался плач новорожденного. Склоняясь с седла, Курманбек-хан спросил: "Чего ты шумишь, женщина? Зачем искать то, что само отзывается? Слышишь, Бишкек тебе голос подает!". У юрты, одинокой и небогатой, возле кумысного сабаа (кожаная посуда для кумыса) - самое чистое, всеми...Моя любимая столица-Бишкек. Он очень живой. Он - это не здания, это даже не люди, которые в нем живут, не его какая-то особенная красота. Моя столица для меня что-то другое, что-то необычное…Я даже не могу описать его словами. Честно говоря, мы с Бишкеком только недавно стали друзьями. Я раньше считала, что мой город какой-то чужой для меня, точно не мой, но оказалось всё совсем иначе.

Объяснение:

Рассказ «Кавказский пленник» был написан Л. Н. Толстым в 70-е годы XIX века.«События рассказа происходят во время войны русских с горцами, но рассказчик не сообщает никаких исторических сведений, ограничиваясь одной короткой фразой: „На Кавказе тогда война была". Впервые у Толстого рассказ построен на самих событиях, на самом сюжете — на самом простом интересе к тому, чем дело кончится.От читателя не требуется ничего иного, кроме сочувствия к герою, которому грозит гибель.Материалом для рассказа послужили события из жизни самого Толстого на Кавказе (преследования чеченцами, чуть не взявшими его в плен) и некоторые книжные источники, описывающие кавказскую войну и плен». Из воспоминаний Ф. Ф. Торнау: «Для того чтобы чужой не подкрался ночью к моей тюрьме, Тамбиев (хозяин) приучил лежать возле дверей принадлежавшую ему очень злую большую чёрную собаку, наводившую страх на весь околоток. Сначала она при моём появлении скалила зубы, ворчала и даже собиралась уцепиться за ноги, но скоро я завёл с нею самую тесную дружбу, разумеется, тайным образом, для того, чтобы не возбудить подозрительности Тамбиева. Я был не очень сыт, но бедная собака была ещё голоднее: тайком я уделял ей что только мог от моего проса, и Ха-краз, как её звали, завидев меня, более не злилась, а только махала хвостом, глядя на меня самыми нежными глазами...Добыв кусочек карандаша, я рисовал на ставне и на строганых столбах всё, что приходило на ум; о бумаге нечего было и думать. Животных, цветы и виды черкесы переносили, но не хотели терпеть человеческих фигур и всегда их соскабливали. Суреты, как они их называли, наводили на них суеверный страх. „Откуда берешь ты смелость, — сказал мне однажды Тамбиев, — так сходно изображать человека, созданного по подобию Аллаха? Души ты не можешь ведь дать твоему изображению. Смотри, когда умрёшь, на том свете твои суреты отнимут у тебя покой, требуя для себя бессмертной души; а откуда ты её возьмёшь?" Потом я занялся резьбой из кизилового дерева палок, употребляемых черкесами для ходьбы в горах. Это им очень нравилось, и многие просили украшать их палки, что мне всегда удавалось, к их удовольствию. <...>Детское любопытство взяло верх над страхом. Смотря на детей Тамбиева, давно привыкших ко мне, другие дети начали подходить поближе, потом одна из девочек решилась влезть в мою башню, и кончилось тем, что мы очень подружились... Чаще всего меня навещали две молодые девочки... Кучухуж и её служанка Хан. Пользуясь каждою свободной минутой, они прибегали ко мне с какими-нибудь детскими рассказами или расспросами, приносили мне яиц, ягод, табаку, приводили за собой других девочек, пели хором абазехские песни или, видя меня нерасположенным и задумчивым, сидели молча в ожидании от меня ласкового слова».