Тульский мастер. Его внешняя характеристика довольно скудна: "косой левша, на щеке пятно родимое, а на висках волосы при ученье выдраны". Он один из трех мастеров, которым поручили создать изделие более удивительное, чем английская танцующая блоха. И эти три умельца подковывают блоху. А Л. делает гвоздики для подков. Образ Л. очень неоднозначный: и положительный, и иронически-негативный. С одной стороны, он очень искусный мастеровой, замечательный умелец. С другой стороны, он чрезвычайно забит, считает себя абсолютно незначительным существом. Англичане предлагают Л. остаться у них, но он отвергает это предложение. И здесь играет большую роль не только чувство патриотизма, но еще и неверие в возможность жить лучше, в человеческих условиях. Л. полностью забитое существо, которому даже в голову не приходит мысль о каком-то малейшем сопротивлении обстоятельствам. Жизнь его заканчивается трагично. Он заболевает и умирает безызвестным, никому не нужным, лишенный всякой заботы. Трагическая судьба Л. противопоставлена истории англичанина, приехавшего в Петербург вместе с ним. Того очень заботливо приняли в английском посольстве. Лесков отмечает, что безразличие к человеческой жизни - чисто русское качество. Погиб человек из народа, редкостный умелец с золотыми руками, и никто об этом не узнал. Важно заметить, что в описании Л. есть много комического. Этот искусный мастер был не только левшой, но и еще и косым. И это не помешало ему сделать невероятно тонкую работу, не заметную человеческому глазу.
Не странно ли, что памфлет, полный намеков на королей и министров, на законы, войны, религиозные столкновения, памфлет, в котором нужны примечания едва ли не к каждой строчке, стал детским чтением. Роман — пародия на многочисленные тогда книги о путешествиях, книги, в которых людям, не покидавшим родную Англию, порой трудно было отличить правду от вымысла. Заметьте, что в третьей части реальная (хоть и почти закрытая для иноземцев) Япония находится в одном ряду со странами, выдуманными Свифтом. О блаженное время, когда "мир был не открыт до конца" (с).
Только взрослый сможет оценить, например, великолепный титул императора лилипутов "Отрада и ужас Вселенной, прекрасный как весна, благодетельный, как лето, щедрый, как осень и суровый как зима". Но и не всякий взрослый задумается, похожи ли наши причины войн на великий конфликт между остроконечниками и тупоконечниками.
Как нелепы империи (двенадцати миль в окружности), как нелепы их нравы и как похожи на наши. Лилипуты соревнуются ради ниток, а европейцы идут на унижения ради орденов.
Те лилипуты, что связали гиганта, должны быть храбрецами. А как хорош протокол обыска, описания гребня, бритвы и кошелька.
Император лилипутов, использовавший гигантского пришельца как сверхоружие — не здесь ли первое зерно многих фантастических романов.
Во второй части романа, ракурс меняется. Гулливер, еще недавно определявший исход войны между империями (дюжины миль в окружности), становится ярмарочной диковиной в стране великанов, должен сражаться с осами и крысами, становится игрушкой огромной обезьяны. Пушкинское: "Судьба — огромная обезьяна, кто посадит ее на цепь, ни ты, ни я, никто" (из письма Вяземскому после смерти его маленького сына) — не намек ли на этот эпизод? Свифт описывает великанов и их короля с большей симпатией и уважением, чем лилипутов. Интересно, почему?
В третьей части мы видим пародии на многочисленные прожекты, политические и технические, намек на историю "Компании южных морей" (для нас это уже намек на "МММ"). Ткани из паутины, действительно, пытались делать, хоть и неудачно. "Солнечный свет, запасаемый в огурцах" — не предчувствие ли здесь теории фотосинтеза? Селитра из воздуха? Через двести лет люди научились связывать атмосферный азот. Самое удивительное, конечно, предсказание открытия двух спутников Марса.
Едва ли не самые страшные страницы книги — рассказ о струльдбругах. Мучения старости, продолжающиеся веками — не страшнее ли смерти.
Последняя часть — с разумными лошадьми и отвратительными человекоподобными йеху (притом, похожими внешне на англичан) — разумеется, притча. Я не могу себе представить разумное существо без пальцев. "Темой стихов служит обычно <...> восхваление победителей в беге" — не намек ли на оды Пиндара? Но гуигнгнмы не знают любви, их браки — подбор пар для выведения лучшего потомства. Из-за одного этого им невозможно завидовать.
Только взрослый сможет оценить, например, великолепный титул императора лилипутов "Отрада и ужас Вселенной, прекрасный как весна, благодетельный, как лето, щедрый, как осень и суровый как зима". Но и не всякий взрослый задумается, похожи ли наши причины войн на великий конфликт между остроконечниками и тупоконечниками.
Как нелепы империи (двенадцати миль в окружности), как нелепы их нравы и как похожи на наши. Лилипуты соревнуются ради ниток, а европейцы идут на унижения ради орденов.
Те лилипуты, что связали гиганта, должны быть храбрецами. А как хорош протокол обыска, описания гребня, бритвы и кошелька.
Император лилипутов, использовавший гигантского пришельца как сверхоружие — не здесь ли первое зерно многих фантастических романов.
Во второй части романа, ракурс меняется. Гулливер, еще недавно определявший исход войны между империями (дюжины миль в окружности), становится ярмарочной диковиной в стране великанов, должен сражаться с осами и крысами, становится игрушкой огромной обезьяны. Пушкинское: "Судьба — огромная обезьяна, кто посадит ее на цепь, ни ты, ни я, никто" (из письма Вяземскому после смерти его маленького сына) — не намек ли на этот эпизод? Свифт описывает великанов и их короля с большей симпатией и уважением, чем лилипутов. Интересно, почему?
В третьей части мы видим пародии на многочисленные прожекты, политические и технические, намек на историю "Компании южных морей" (для нас это уже намек на "МММ"). Ткани из паутины, действительно, пытались делать, хоть и неудачно. "Солнечный свет, запасаемый в огурцах" — не предчувствие ли здесь теории фотосинтеза? Селитра из воздуха? Через двести лет люди научились связывать атмосферный азот. Самое удивительное, конечно, предсказание открытия двух спутников Марса.
Едва ли не самые страшные страницы книги — рассказ о струльдбругах. Мучения старости, продолжающиеся веками — не страшнее ли смерти.
Последняя часть — с разумными лошадьми и отвратительными человекоподобными йеху (притом, похожими внешне на англичан) — разумеется, притча. Я не могу себе представить разумное существо без пальцев. "Темой стихов служит обычно <...> восхваление победителей в беге" — не намек ли на оды Пиндара? Но гуигнгнмы не знают любви, их браки — подбор пар для выведения лучшего потомства. Из-за одного этого им невозможно завидовать.