Лермонтов — создатель трагической концепции человека, обреченного жить в вечном и неустранимом конфликте с обществом, эпохой, мирозданием и, что самое страшное, в разладе с самим собой. За конкретно-историческими причинами трагедии современного человека, которые были близки и понятны многим читателям Лермонтова 1830-х — 1840-х гг., писатель прозревал нечто большее — страшную и величественную силу мирового зла, притягательного и опасного для человека и его души. На эту особенность личности и творчества Лермонтова обратили внимание много позже — в конце XIX — начале XX в. — такие выдающиеся истолкователи лермонтовского творчества, как В. С. Соловьев, Д. С. Мережковский, В. В. Розанов. Для Мережковского, например, было совершенно очевидным, что своеобразие Лермонтова не только в том, что он был поэтом «совсем другой эпохи», то есть эпохи общественного пессимизма 1830-х гг., но и в том, что сам душевный склад поэта, круг нравственных и философских проблем, волновавших его, резко отделяет Лермонтова, «ночное светило русской поэзии», и от Пушкина, «дневного светила русской поэзии», и от большинства поэтов пушкинской плеяды. Спроецировав на проблематику творчества Лермонтова круг идей, волновавших лучшие умы Европы в конце XIX в., В. С. Соловьев увидел в поэте гения, который стал ближайшим русским предшественником тогдашнего «властителя дум» — немецкого философа и писателя Фридриха Ницше. «Я вижу в Лермонтове, — говорил Соловьев в лекции о поэте, прочитанной в 1899 г., — прямого родоначальника того духовного настроения и того направления чувств и мыслей, а отчасти и действий, которые для краткости можно назвать "ницшеанством"». Оставляя в стороне вопрос о том, насколько правомерно сближение Лермонтова с Ницше, следует заметить, что Соловьев подчеркнул европейский масштаб личности и творчества Лермонтова, оригинальность его духовного склада, малозаметное, подспудное, но крайне важное влияние лермонтовской «поэзии мысли» на русскую литературу второй половины XIX в. и совершенно очевидное — на русских поэтов-модернистов рубежа Х1Х-ХХ вв. Развивая идеи Соловьева, философ В. В. Розанов в заметке «Вечно печальная дуэль» подчеркнул: «В Лермонтове срезана была самая кронка нашей литературы, общее — духовной жизни, а не был сломлен, хотя бы и огромный, но только побочный сук». В поэте, которому был отмерен мизерный срок жизни в литературе, Розанов увидел одну из «необыкновенных точек» в русском духовном развитии. Именно в этой «точке», в Лермонтове, была заложена нереализовавшаяся возможность развития русской литературы. Трудно сказать, каков был бы ее путь, если бы поэт, оставшийся «вечным юношей», смог реализовать хотя бы часть своего творческого потенциала.
На эту особенность личности и творчества Лермонтова обратили внимание много позже — в конце XIX — начале XX в. — такие выдающиеся истолкователи лермонтовского творчества, как В. С. Соловьев, Д. С. Мережковский, В. В. Розанов. Для Мережковского, например, было совершенно очевидным, что своеобразие Лермонтова не только в том, что он был поэтом «совсем другой эпохи», то есть эпохи общественного пессимизма 1830-х гг., но и в том, что сам душевный склад поэта, круг нравственных и философских проблем, волновавших его, резко отделяет Лермонтова, «ночное светило русской поэзии», и от Пушкина, «дневного светила русской поэзии», и от большинства поэтов пушкинской плеяды.
Спроецировав на проблематику творчества Лермонтова круг идей, волновавших лучшие умы Европы в конце XIX в., В. С. Соловьев увидел в поэте гения, который стал ближайшим русским предшественником тогдашнего «властителя дум» — немецкого философа и писателя Фридриха Ницше. «Я вижу в Лермонтове, — говорил Соловьев в лекции о поэте, прочитанной в 1899 г., — прямого родоначальника того духовного настроения и того направления чувств и мыслей, а отчасти и действий, которые для краткости можно назвать "ницшеанством"». Оставляя в стороне вопрос о том, насколько правомерно сближение Лермонтова с Ницше, следует заметить, что Соловьев подчеркнул европейский масштаб личности и творчества Лермонтова, оригинальность его духовного склада, малозаметное, подспудное, но крайне важное влияние лермонтовской «поэзии мысли» на русскую литературу второй половины XIX в. и совершенно очевидное — на русских поэтов-модернистов рубежа Х1Х-ХХ вв.
Развивая идеи Соловьева, философ В. В. Розанов в заметке «Вечно печальная дуэль» подчеркнул: «В Лермонтове срезана была самая кронка нашей литературы, общее — духовной жизни, а не был сломлен, хотя бы и огромный, но только побочный сук». В поэте, которому был отмерен мизерный срок жизни в литературе, Розанов увидел одну из «необыкновенных точек» в русском духовном развитии. Именно в этой «точке», в Лермонтове, была заложена нереализовавшаяся возможность развития русской литературы. Трудно сказать, каков был бы ее путь, если бы поэт, оставшийся «вечным юношей», смог реализовать хотя бы часть своего творческого потенциала.