Двадцатый век принес человечеству множество проблем, и среди них - экологическую. Все чаще приходится задумываться о последствиях нерационального использования природных ресурсов, об опасности загрязнения почвы, воды и воздуха. Естественно, литература не может обойти эту проблему. Наиболее остро экологическая тема стоит в фантастической прозе, так как жанр фантастики обладает богатыми возможностями для того, чтобы показать, к чему может прийти человечество. В частности, особенно ярко эта тема звучит у Чингиза Айтматова. Я хочу рассмотреть одно из его произведений - повесть под двойным названием "Последняя сказка. Белый пароход". В первой же фразе говорится о двух сказках - личной, персональной сказке мальчика, главного героя, и той сказке об окружающем мире, которую рассказал ему дед. Это глубоко символическая легенда о матери-оленихе, выкормившей двух детей-сирот. Потомки этих детей стали истреблять оленей, и тогда мать-олениха навсегда ушла с Иссык-Куля. Аллегория весьма прозаична: мать-олениха - это природа, всеобщая прародительница, а все люди - ее дети, но все они относятся к ней по-разному. Персонажи повести делятся на два противоположных лагеря - на тех, кто любит природу, понимает ее и верит древней легенде, и тех, кто к природе равнодушен. И мальчик, и дед Момун относятся к миру как язычники, видят душу в каждой травинке, каждом живом существе, дают имена камням. Они помнят о своих корнях, о том, что они - дети природы. В повести звучит фраза: "если люди не будут помнить отцов - они испортятся". Негодяй Орозкул не помнит истоков, не видит красоты мира, он - порченый и нравственно и физически - ему не дано иметь детей. Род на нем пресекается, и в этом высшая справедливость, он бесплоден и не приносит никому никакой пользы. Люди, не верящие старым сказкам и не любящие природу, безнадежно слепы. Они убивают мать-олениху, без которой их жизнь невозможна, и съедают ее, сами не ведая, что творят. Их духовное зрение закрыто - и они не видят очевидного. Их память утеряна - и они не в состоянии осознать, что на самом деле происходит. Повесть глубоко трагична. Гибнет мать-олениха - олицетворение природы, творящей силы мира, прародительница всего сущего, и вместе с ней - духовно или физически - умирают те, кто ее любил. Теряет свою личность дед Момун, физически гибнет мальчик, душа которого не в состоянии принять и понять всего ужаса и трагизма произошедшего. Трагически кончаются обе сказки - сказка мальчика и сказка старика. Но звучит мысль о том, что "правда пребудет вовек". Высшая справедливость все равно восторжествует. Природа сотни раз умирала и сотни раз воскреснет; ее невозможно уничтожить, главное - помнить об этом. Памяти о своих корнях, о своих предках учит нас небольшая, но очень глубокая повесть Чингиза Айтматова, одного из самых талантливых современных писателей.
Я убежден, что Платонову было с т р а ш н о жить, но не из-за обстоятельств собственной судьбы - создатель "Чевенгура" мог понимать свое существование в этих обстоятельствах только как временное, отсюда и усталость в каждом платоновском взгляде, дошедшем до нас. Никакой более страшной картины невозможно представить человеку, чем картина убийства, воспаляющая ответной судорогой выживания каждый нерв и как будто на живой же плоти выжигающая свою реальность. Платонов видел смерть, которую сеяла революция в воронежских степях. Но что пробудила в нем первая увиденная картина смерти? То, что после никогда он не мог забыть - и настойчиво выписывал эту одну и ту же картину смерти: прекращение, убывание, исчезновение, отнятие жизни. Главным событием той исторической эпохи было убийство Бога: не сына Божьего, но помазанника Божьего - не от неверия посланному Богом, а от неверия в самого Бога. Поэтому блекнут события самой истории и Россия скукоживается на смертном морозце до места этой казни, где каждой каплей крови и каждой человеческой слезинкой исполнялся приговор, объявленный Богу. Метафизичность этого уничтожения не делает его менее действительным, ведь производило оно действие в миллионах вовсе не условное, а почти мышечно ощутимое в том, как работал молох убийств и в одержимости нового человека в борьбе с миром Божьим как с источником страданий. Физическое же убийство Бога было вложено в осязаемую и достижимую идею построения царства всеобщего равенства на земле. Венец этого царства - смерть Бога. И каждое новое убийство во имя этой идеи было даже не жертвоприношением, а еще одним кирпичиком в ее фундамент. Ни до, ни после, но в момент духовного убийства веры в России является писатель, изъясняющийся на чуждом собственно словесности изначальном языке метафор человеческого существования со знанием того, что это убийство отнюдь не метафизично. Он его свидетель. Он ученик убитой веры, ее апостол. Некто Андрей сын Платонов, родившийся в Воронеже в семье рабочего. Русский пролетарий, верующий, что освобожденное человечество, оснащенное умными одухотворенными машинами воздвигнуть рай на земле. Инженер-мелиоратор, скитавшийся по опустошенной голодной степи как строитель вселенского рая. Но о "России, пропахшей трупами" cказано было Платоновым в "Симфонии cознания" уже не с утопическим пафосом. Россия, пропахшая трупами - это даже не метафора. Трупы усеяли русскую землю: она кормится смертью - и несет смерть засухой, недородом. Природа заражена смертью, существование людей неподлинно, жертва сокрушительна. Что Платонов, наподобие раскаявшегося грешника, разглядел в коммунистической утопии "Россию, пропахшую трупами" - этого не могло быть. Он не раскаивается в своей любви к трудовому русскому народу и в своей вере, рожденной еще в молодом одержимом человеке идеей вселенского беззаветного строительства: но вот самого этого человека встреча с чем-то будто бы подменила. Суть платоновского писательства и дара, открывшегося в нем - в таинстве превращения, но не в убогом социальном покаянии или осознание собственных жизненных ошибок.
Я убежден, что Платонову было с т р а ш н о жить, но не из-за обстоятельств собственной судьбы - создатель "Чевенгура" мог понимать свое существование в этих обстоятельствах только как временное, отсюда и усталость в каждом платоновском взгляде, дошедшем до нас. Никакой более страшной картины невозможно представить человеку, чем картина убийства, воспаляющая ответной судорогой выживания каждый нерв и как будто на живой же плоти выжигающая свою реальность. Платонов видел смерть, которую сеяла революция в воронежских степях. Но что пробудила в нем первая увиденная картина смерти? То, что после никогда он не мог забыть - и настойчиво выписывал эту одну и ту же картину смерти: прекращение, убывание, исчезновение, отнятие жизни. Главным событием той исторической эпохи было убийство Бога: не сына Божьего, но помазанника Божьего - не от неверия посланному Богом, а от неверия в самого Бога. Поэтому блекнут события самой истории и Россия скукоживается на смертном морозце до места этой казни, где каждой каплей крови и каждой человеческой слезинкой исполнялся приговор, объявленный Богу. Метафизичность этого уничтожения не делает его менее действительным, ведь производило оно действие в миллионах вовсе не условное, а почти мышечно ощутимое в том, как работал молох убийств и в одержимости нового человека в борьбе с миром Божьим как с источником страданий. Физическое же убийство Бога было вложено в осязаемую и достижимую идею построения царства всеобщего равенства на земле. Венец этого царства - смерть Бога. И каждое новое убийство во имя этой идеи было даже не жертвоприношением, а еще одним кирпичиком в ее фундамент. Ни до, ни после, но в момент духовного убийства веры в России является писатель, изъясняющийся на чуждом собственно словесности изначальном языке метафор человеческого существования со знанием того, что это убийство отнюдь не метафизично. Он его свидетель. Он ученик убитой веры, ее апостол. Некто Андрей сын Платонов, родившийся в Воронеже в семье рабочего. Русский пролетарий, верующий, что освобожденное человечество, оснащенное умными одухотворенными машинами воздвигнуть рай на земле. Инженер-мелиоратор, скитавшийся по опустошенной голодной степи как строитель вселенского рая. Но о "России, пропахшей трупами" cказано было Платоновым в "Симфонии cознания" уже не с утопическим пафосом. Россия, пропахшая трупами - это даже не метафора. Трупы усеяли русскую землю: она кормится смертью - и несет смерть засухой, недородом. Природа заражена смертью, существование людей неподлинно, жертва сокрушительна. Что Платонов, наподобие раскаявшегося грешника, разглядел в коммунистической утопии "Россию, пропахшую трупами" - этого не могло быть. Он не раскаивается в своей любви к трудовому русскому народу и в своей вере, рожденной еще в молодом одержимом человеке идеей вселенского беззаветного строительства: но вот самого этого человека встреча с чем-то будто бы подменила. Суть платоновского писательства и дара, открывшегося в нем - в таинстве превращения, но не в убогом социальном покаянии или осознание собственных жизненных ошибок.