Прочитайте отрывок из романа Е. Замятина «Мы» и ответьте на вопросы. Докажите своё мнение, ссылаясь на текст, оцените замысел автора, используйте литературоведческие термины. Напишите ответ в виде связного текста.  1. Какова роль данного эпизода в композиции романа? 

2. Как данный эпизод связан с идеей романа? 

3. Каким представлен герой в этом эпизоде? Каким образом образ главного героя автору раскрыть основную идею романа? 

4. Каким образом автор выражает своё отношение к происходящему? 

[15]

Через 5 минут мы были уже на аэро. Синяя майская майолика неба — и легкое солнце — на своем золотом аэро жужжит следом за нами, не обгоняя и не отставая. Но там, впереди, белеет бельмом облако, нелепое, пухлое — как щеки старинного «купидона» — и это как-то мешает. Переднее окошко поднято, ветер, сохнут губы — поневоле их все время облизываешь и все время думаешь о губах. Вот уже видны издали мутно-зеленые пятна — там, за Стеною. Затем легкое, невольное замирание сердца — вниз, вниз, вниз — как с крутой горы — и мы у Древнего Дома. Все это странное, хрупкое, слепое сооружение одето кругом в стеклянную скорлупу: иначе оно, конечно, давно бы уже рухнуло. У стеклянной двери — старуха, вся сморщенная — и особенно рот: одни складки, сборки, губы уже ушли внутрь, рот как-то зарос — и было совсем невероятно, чтобы она заговорила. И все же — заговорила.— Ну, что, милые, домик мой пришли поглядеть? — и морщины засияли (т. е., вероятно, сложились лучеобразно, что и создало впечатление «засияли»).— Да, бабушка, опять захотелось, — сказала ей I. Морщинки сияли:— Солнце-то, а? Ну, что, что? Ах, проказница, ах, проказница! Знаю-ю, знаю! Ну, ладно: одни идите, я уж лучше тут, на солнце...Гм... Вероятно, моя спутница — тут частый гость. Мне хочется что-то с себя стряхнуть — мешает: вероятно, все тот же неотвязный зрительный образ: облако на гладкой синей майолике. Когда поднимались по широкой, темной лестнице, I сказала:— Люблю я ее — старуху эту.— За что?— А не знаю. Может быть — за ее рот. А может быть — ни за что. Просто так. Я плечами. Она продолжала — улыбаясь чуть-чуть, а может быть, даже совсем не улыбаясь:— Я чувствую себя очень виноватой. Ясно, что должна быть не «просто-так-любовь», а «потому-что-любовь». Все стихии должны быть...— Ясно... — начал я. Тотчас же поймал себя на этом слове и украдкой заглянул на I: заметила или нет? Она смотрела куда-то вниз; глаза опущены — как шторы. Вспомнилось: вечером, около 22-х проходишь по проспекту, и среди ярко освещенных, прозрачных клеток — темные с опущенными шторами, и там, за шторами — что у ней там, за шторами? Зачем она сегодня позвонила, и зачем все это? Я открыл тяжелую, скрипучую, непрозрачную дверь — и мы в мрачном беспорядочном помещении (это называлось у них «квартира»). Тот самый странный, «королевский» музыкальный инструмент — и дикая, неорганизованная, сумасшедшая — как тогдашняя музыка — пестрота красок и форм. Белая плоскость — вверху; темно-синие стены; красные, зеленые, оранжевые переплеты древних книг; желтая бронза — канделябры, статуя Будды; исковерканные эпилепсией, не укладывающиеся ни в какие уравнения — линии мебели. Я с трудом выносил этот хаос. Но у моей спутницы был, по-видимому, более крепкий организм.— Это — самая моя любимая... — и вдруг спохватилась — укус-улыбка, белые острые зубы. — Точнее: самая нелепая из всех их «квартир».— Или, еще точнее: государств, — поправил я. — Тысячи микроскопических, вечно воюющих государств, беспощадных, как...— Ну, да, ясно, — по-видимому, очень серьезно сказала I. Мы через комнату, где стояли маленькие детские кровати (дети в ту эпоху были тоже частной собственностью). И снова — комнаты, мерцание зеркал, угрюмые шкафы, нестерпимо пестрые диваны, громадный «камин», большая, красного дерева кровать. Наше теперешнее — прекрасное, прозрачное, вечное — стекло было только в виде жалких хрупких квадратиков-окон.— И подумать: здесь «просто-так любили», горели, мучились... (опять опущенная штора глаз). 

​

Богатство, знатный род и связи К. П. Троекурова давали ему большой вес в губерниях, где находилось его имение". Соседи рады были угождать малейшим его прихотям; губернские чиновники трепетали при его имени; К. П. принимал знаки подобострастия как надлежащую дань; дом его всегда был полон гостями, готовыми тешить его барскую праздность... Никто не дерзал отказываться от его приглашения или в известные дни не являться с должным почтением в село Покровское”. Науками этот своенравный русский барин себя не утруждал. А так как физических сил у Троекурова было хоть отбавляй, то он без конца устраивал в своем поместье всевозможные увеселительные мероприятия и давал “полную волю всем порывам пылкого своего нрава и всем затеям довольно ограниченного ума”. Одной из затей, имевшей назначение увеселения своих гостей, а более всего — себя, была затея с медведем, которого Троекуров специально откармливал в своем поместье, чтобы при случае подшутить над новым гостем. Жаловаться на К. П. никто не решался — слишком уж безграничной была его власть в округе. Больше других развлечений К. П. любил охоту с собаками, он готовился к ней заранее и тщательно. После охоты обычно в поместье барина устраивалась длительная попойка всех ее участников. Чтобы читатель получил полное представление об избалованности и самодурстве К. П., автор вводит в повесть эпизод, подробно описывающий псарню помещика, предмет его гордости и восхищения. Если бы крепостные люди этого барина, на которых держалось его благосостояние, жили лучше собак или, по крайней мере, хотя бы так же. Ничего не стоит Троекурову унизить человека, даже того, к кому он питает уважение. А не подчиниться воле деспота и самодура — значит стать его заклятым врагом. И уж тогда Кирила Петрович не остановится ни перед чем, лишь бы продемонстрировать свое превосходство. Именно так он поступил с А. Г. Дубровским. Дочь свою он “любил до безумия, но обходился с нею со свойственным ему своенравием, то стараясь угождать малейшим ее прихотям, то пугая ее суровым, а иногда и жестоким обращением”. Отношения с Машей, как, впрочем, и со всеми остальными, он строил на требовании полного ее подчинения своей персоне. Никакие слова Маши об отмене свадьбы с нелюбимым человеком Кирила Петрович не удосужился даже выслушать. Конечно, это можно списать на его чрезмерную заботу о судьбе дочери, но счастлива ли от этого Маша, выпадет ли на ее долю счастье узнать, что такое разделенная любовь? Почти с уверенностью можно сказать — нет. Маша, как и онегинская Татьяна, воспитана на принципе: “Но я другому отдана; я буду век ему верна”. Итак, в образе Троекурова автор показал далекую от реформаторских идей часть поместного дворянства, ведущую разгульный, праздный образ жизни. Отличительные черты этих дворян — необразованность, примитивность, алчность и самолюбие. Прочно стоящая на ногах, эта часть поместного дворянства яростно защищает старинный уклад жизни, основанный на порабощении человека человеком, и для обеспечения своего господства готова на самые жестокие меры. Совсем иным предстает перед нами образ другого поместного дворянина — А. Г. Дубровского. “Будучи ровесниками, рожденные в одном сословии, воспитанные одинаково...”, имея похожие характеры и наклонности, Троекуров и Дубровский-старший по-разному смотрели на крестьянина и на смысл жизни. Крестьян своих кистеневский барин не притеснял, поэтому и они относились к нему с любовью и уважением. Отношение Троекурова к крепостным крестьянам А. Г. осуждал, потому и сказал своему другу: “...псарня чудная, вряд людям вашим житье такое ж, как вашим собакам”. Так же любя, как и Троекуров, охоту, Дубровский, однако, относился к праздным и разгульным попойкам соседа неблагосклонно и с неохотой посещал их. Сильно развиты у этого человека чувство собственного достоинства и гордость. Ни в первые годы своей жизни в поместьни потом А. Г. не соглашался воспользоваться дарами, которые предлагал ему Троекуров. не заискивал, не боялся высказываться.

Меня очень удивило что Никололай Васильевичь в детстве был не очень прележным учеником, по его произведениям не скажешь. 
Николай был из многодетной семьи – третьим ребёнком из двенадцати  детей: шести мальчиков и шести девочек.
Писатель ощущял сильнейший страх к смерти.
Интересные факты о Н.В.Гоголе невозможно перечислить, но закончим его последними словами перед смертью — это был непонятно к кому обращенный крик: «Лестницу! Поскорее давай лестницу!».
Оказывается, в детстве бабушка рассказала ему, что умирающему человеку ангелы опускают с неба лестницу, чтобы душа умершего могла взойти на небо.