"Недоросль" — комедия, отразившая условия общественной жизни России XVIII в. Фонвизин в своем произведении высмеял не конкретных людей, таких как госпожа Простакова или Скотинин, а царящие повсеместно нравы и обычаи. Автор пошел даже еще дальше — он затронул причины, породившие подобные нравы. Причины эти могут быть коротко определены одним словом, так точно подобранным Фонвизиным. Это слово "злонравие". Госпожа Простакова, к которой отнесена фраза, вынесенная в заглавие сочинения, в девичестве носила фамилию Скотинина, что уже говорит само за себя. В семье Скотининых она росла и получала первые уроки жизни, там сформировались основные черты ее характера: ненависть к образованию (стремление учиться в ее глазах не пристало дворянину), деспотизм, чадолюбие, приобретшее поистине зверские формы. Кругозор ее крайне узок, сознание неразвито. Да и что можно было ожидать от урожденной Скотининой? Люди подобные Простаковой по развитию, то есть попросту глупые, очень часто неоправданно самоуверенны и упрямы. Характер Простаковой в полной мере проявляется уже в самой первой сцене, когда она ругает портного Тришку за плохо сшитый кафтан. Ее невозможно разубедить в чем-либо, она стоит на своем. Она — барыня, полновластная хозяйка в доме и абсолютно уверена в своей власти над людьми. Что говорить о слугах, когда даже супруг соглашается с ней во всем, прекрасно понимая, что перечить бесполезно и даже опасно. Не дай бог попасться под руку разъяренной фурии, поэтому ее никто старается не злить. Чем дольше, тем более омерзительной кажется Простакова читателю. Очень неприятна, например, та сцена, где Простакова последними словами ругает служанку Палашку за то, что та, заболев, лежит в постели, "как дворянка". В глазах Простаковой слуга не человек, у него не может быть чувств, желаний, он не может болеть или плохо себя чувствовать. Такова была не только Простакова, так относились все помещики к своим крепостным крестьянам, считая их не людьми, а "душами", которые можно продать, купить, подарить, подобно любому другому товару. Еще более неприятно смотреть на Простакову в те моменты, когда она заискивает перед Стародумом или увивается вокруг своего сыночка. О Митрофане следует сказать особо. Он — плод убогого материнского воспитания. Чувствуя слабость матери к нему, он всячески этим пользуется и вертит всеми в доме, как хочет. Любое его желание — закон для матери. Неудивительно, что Митрофан вырастает в столь отвратительное и двуличное существо. И вполне закономерно, что он отворачивается от своей матери: это ее заслуга и ничья больше. Чем ближе к развязке, тем Простакова становится бешенее, невыносимее для окружающих. Наконец она решается на совсем уж беззаконный поступок — выкрасть Софыо, чтобы выдать ее замуж за своего сына. Это является логическим завершением образа Простаковой. Читатель уже не только сознает назревшую необходимость ее обличения и наказания, но и желает этого. Фонвизин действительно наказывает деспотичную помещицу, причем кара оказывается слишком суровой далее для такого недостойного жалости существа. Потеря сына делает ее несчастной. Из комической героини она в одночасье становится трагической. Ее жалеют даже окружающие. Когда она падает в обморок, все бросаются ей забыв об обидах, ею причиненных. Но ей уже не сочувствие или жалость, ведь она потеряла два своих главных сокровища — власть и сына. Образ госпожи Простаковой не случайно кажется нам столь живым. Многие современники, а тем более потомки, имеющие то преимущество, что смотрели на "Недоросля" как на часть исторической картины, видели в деревенской фурии портрет самой императрицы Екатерины II. Есть немало черт, сбли-ясающих Простакову и Екатерину: полное единовластие в своей вотчине, отстраненный от управления мягкотелый супруг, фаворит, получивший все права (у Простаковой это сын, у Екатерины — многочисленные любовники, сменявшие друг друга). Простакова строила свою маленькую империю, подобно Екатерине, хотя, естественно, делала это не сознательно, а подобно ребенку, который подражает родителям. Картина жизни в доме Простаковых — косвенное обвинение государственной власти. Открыто Фонвизин обличал двор в речах Стародума. А жизненный уклад дома Простаковых стал некой пародией па жизнь екатерининского двора. Таким образом, госпожа Простакова — не что иное, как порождение времени, все равно как Митр
Повесть эта и по сей день остаётся самым известным и популярным произведением Даля-писателя. История любви «степных» Ромео и Джульетты пленила современников и давно уже высоко оценена нынешними литературоведами. Эта повесть имеет большую этнографическую ценность, поскольку в ней подробно рассказывается о казахах, их обычаях и обрядах, об их приездах в пограничный Оренбург, об отношениях русских чиновников к ним. В повести читатель видит не только чудесные портреты двух главных героев, но и изображения многих людей, с которыми представителям оренбургской администрации приходилось регулярно встречаться по делам службы. Главное достоинство повести — в её достоверности. Сам Даль писал: «...всё происшествие рассказано так, как было, и было в точности так, как рассказано» [1, с.140]. «Я пишу не сказку, а быль», — не раз напоминал он читателю по ходу повествования. В повести описана трагедия, разыгравшаяся в семействе аксакала Исянгильды Янмурзина — одного из старшин богатого казахского рода, известного миролюбием и спокойствием в сосуществовании с уральскими казаками. У старшины было три жены и много детей. Одну из дочерей от первого брака просватали и получили за неё калым, но она умерла, не успев выйти замуж. Нужно было вернуть калым или отдать жениху другую невесту, а у первой жены Исянгильды взрослых дочерей больше не было. Тогда она уговорила мужа отдать дочь от его умершей к тому времени второй жены. Таким образом, как пишет Даль, «отдали птенца из второго гнезда, а калым за него остался в первом» [там же, с. 113]. Родных братьев и сестёр девушки при этом не только ограбили. Для них было позором то, что сестру фактически выдали замуж без калыма, «как рабыню или неверную». И когда повзрослел её брат Бикей, он восстал против несправедливости отца, стал требовать, чтобы имущество, полученное когда-то в виде калыма, было отдано ему и другим детям его матери. «Старик Исянгильды, слывший мудрым и справедливым, когда судил и рядил чужую расправу, в собственном своём деле погрешил и покривил, а потом уже сознаться и исправить беды не хотел» [там же], — пишет Даль. Между отцом и сыном возникла вражда, причём на стороне отца, разумеется, были его сыновья от первой жены. Однажды, во время очередной ссоры, отец потребовал непокорного сына к себе. За Бикеем поскакали старшие братья и убили его, поскольку он не хотел ехать с ними. Когда же известие о происшествии дошло до Оренбургской пограничной комиссии, убийцы объясняли, что Бикей, пытаясь ускакать от них, упал со споткнувшейся лошади и случайно нанёс себе смертельную рану собственной саблей. Даль рассказывает о том, как расследовалось это дело, и о том, в каком затруднительном положении было руководство края. Недопустимо было как полное бездействие, так и слишком суровое отношение к подозреваемым. Решено было принять следующие меры: старшине Исянгильды и его родственникам объявить, что они состоят под подозрением в убийстве и предложить им доказать свою невиновность. До этого отрешить старшину от должности дистанционного начальника над линейными киргизами четвёртой дистанции. Предписать султану-правителю надзор за поведением подозреваемых и покровительство вдове Бикея. Это было единственно возможное решение, которое, конечно, не могло остановить начавшейся семейной вражды. Жена Бикея, красавица Мауляна, вышедшая за него замуж по любви и собственной воле, ненадолго пережила его. «Она... умерла от оспы летом 1832 года, менее года после убиения мужа, на 22-м году от рождения своего» [там же, с.236], — такими словами Даль закончил свою повесть. В Государственном архиве Оренбургской области хранится дело «Об убийстве старшиною Исянгильды Янмурзиным сына своего Бикея».2 Познакомившись с ним, нетрудно убедиться, что Даль и в самом деле описал реальный случай, что документы, лежащие в этой папке, действительно дали ему такой сюжет, для которого уже не было необходимости ничего придумывать. В 1937-м или 1939 г. кто-то из работавших в нашем архиве учёных написал на обложке: «Настоящее дело послужило темой для написания Далем повести «Бикей и Мауляна». Большинство документов из этого дела представляют собой переписку председателя Оренбургской пограничной комиссии Г.Ф. Генса и военного губернатора П.П. Сухтелена. В своём первом рапорте по делу Бикея, от 22 сентября 1831 г., Генс сообщает, что трагедия случилась, вероятно, 5 сентября. Сообщил о ней в Оренбургскую пограничную комиссию 11 числа полковник В.О. Покотилов, сам ещё не веря, что подобное могло случиться. Однако слухи об убийстве уже дошли до Генса через киргизов, приезжавших в Оренбург.
В повести описана трагедия, разыгравшаяся в семействе аксакала Исянгильды Янмурзина — одного из старшин богатого казахского рода, известного миролюбием и спокойствием в сосуществовании с уральскими казаками. У старшины было три жены и много детей. Одну из дочерей от первого брака просватали и получили за неё калым, но она умерла, не успев выйти замуж. Нужно было вернуть калым или отдать жениху другую невесту, а у первой жены Исянгильды взрослых дочерей больше не было. Тогда она уговорила мужа отдать дочь от его умершей к тому времени второй жены. Таким образом, как пишет Даль, «отдали птенца из второго гнезда, а калым за него остался в первом» [там же, с. 113]. Родных братьев и сестёр девушки при этом не только ограбили. Для них было позором то, что сестру фактически выдали замуж без калыма, «как рабыню или неверную». И когда повзрослел её брат Бикей, он восстал против несправедливости отца, стал требовать, чтобы имущество, полученное когда-то в виде калыма, было отдано ему и другим детям его матери.
«Старик Исянгильды, слывший мудрым и справедливым, когда судил и рядил чужую расправу, в собственном своём деле погрешил и покривил, а потом уже сознаться и исправить беды не хотел» [там же], — пишет Даль. Между отцом и сыном возникла вражда, причём на стороне отца, разумеется, были его сыновья от первой жены. Однажды, во время очередной ссоры, отец потребовал непокорного сына к себе. За Бикеем поскакали старшие братья и убили его, поскольку он не хотел ехать с ними. Когда же известие о происшествии дошло до Оренбургской пограничной комиссии, убийцы объясняли, что Бикей, пытаясь ускакать от них, упал со споткнувшейся лошади и случайно нанёс себе смертельную рану собственной саблей.
Даль рассказывает о том, как расследовалось это дело, и о том, в каком затруднительном положении было руководство края. Недопустимо было как полное бездействие, так и слишком суровое отношение к подозреваемым. Решено было принять следующие меры: старшине Исянгильды и его родственникам объявить, что они состоят под подозрением в убийстве и предложить им доказать свою невиновность. До этого отрешить старшину от должности дистанционного начальника над линейными киргизами четвёртой дистанции. Предписать султану-правителю надзор за поведением подозреваемых и покровительство вдове Бикея.
Это было единственно возможное решение, которое, конечно, не могло остановить начавшейся семейной вражды.
Жена Бикея, красавица Мауляна, вышедшая за него замуж по любви и собственной воле, ненадолго пережила его. «Она... умерла от оспы летом 1832 года, менее года после убиения мужа, на 22-м году от рождения своего» [там же, с.236], — такими словами Даль закончил свою повесть.
В Государственном архиве Оренбургской области хранится дело «Об убийстве старшиною Исянгильды Янмурзиным сына своего Бикея».2 Познакомившись с ним, нетрудно убедиться, что Даль и в самом деле описал реальный случай, что документы, лежащие в этой папке, действительно дали ему такой сюжет, для которого уже не было необходимости ничего придумывать. В 1937-м или 1939 г. кто-то из работавших в нашем архиве учёных написал на обложке: «Настоящее дело послужило темой для написания Далем повести «Бикей и Мауляна».
Большинство документов из этого дела представляют собой переписку председателя Оренбургской пограничной комиссии Г.Ф. Генса и военного губернатора П.П. Сухтелена.
В своём первом рапорте по делу Бикея, от 22 сентября 1831 г., Генс сообщает, что трагедия случилась, вероятно, 5 сентября. Сообщил о ней в Оренбургскую пограничную комиссию 11 числа полковник В.О. Покотилов, сам ещё не веря, что подобное могло случиться. Однако слухи об убийстве уже дошли до Генса через киргизов, приезжавших в Оренбург.